по всем кабинетам… Однажды я вытащил его из туалетной кабинки, где он то ли прятался, то ли оправлялся, и начал на него орать: «Володя! Ты что из меня мальчика делаешь?! Я что, за тобой бегать должен?! Ещё раз — и я сломаю тебе ребро!» — а он орал мне в ответ: «Денег нет! Понимаешь! Совсем нет!» — но чаще всего мы находили какой-то компромисс.
Однажды мне на работу позвонил Коротынский и сделал нарекание:
— Эдуард… Володя жаловался, что ты с ним грубо разговариваешь… Угрожаешь… Ведешь себя, как самый настоящий бандит.
— Аркадий Абрамович, — оправдывался я, — он каждый месяц тянет с оплатой по договору!
— Эдуард! Я всё понимаю — эмоции, но добрые отношения важнее денег. Пойми это и впредь постарайся держать себя в руках. Хорошо?
Хотелось припомнить ему эти слова, после того как он бейсбольной битой гонял своего Володьку по терминалу «А»: «Ну что Вы, Аркадий Абрамович? Каких-то пару миллионов долларов… Неужто для сыночка пожалели, ведь добрые отношения важнее?»
— Эдька! Как я рад тебя видеть! — кричал Белогорский, выбивая из меня пыль.
Розовощёкое, задорное, комсомольское лицо его светилось неподдельной радостью. Галстук был небрежно повязан. Креативная сиреневая рубашка вылезла из-под ремня. Широкие брюки торчали на заднице пузырём. Вечный его рыжеватый вихор создавал иллюзию мультипликационного антигероя — ну вылитый «Вовка в тридевятом царстве». Его бледно-голубые глаза близоруко прощупывали меня; взгляд при этом был простой и открытый, но это была совершенная мимикрия, ибо под личиной наивного Вовки скрывался натуральный плут, расчётливый, вероломный и чертовски умный. Таких людей, как правило, недооценивают, и в этом заключается их главное оружие.
— Ну что, давай выпьем за встречу! — предложил Володя и открыл дверцу бара; обилие и разнообразие престижных марок ослепило меня — чего там только не было.
— Ты даже не представляешь, — умилялся он, разливая «Remy Martin» по квадратным стаканам, — как приятно видеть тагильскую рожу… здесь, в этих джунглях, где живут одни папуасы.
— Извини, пока не разделяю твоего восторга, — пошутил я. — Два дня, как приехал… Ностальгия пока не мучает… А папуасочки здесь, мама дорогая! Даже поварёшки на шведской линии, как фотомодели! Я таких красивых девчонок никогда не видел!
— Это уж точно! — согласился Володя. — Только на этом всё заканчивается… Посмотрел, мысленно подрочил и забыл, где у неё ноги растут…
— Что это значит? — спросил я, выпучив на него глаза; у меня даже стакан в руке заиндевел.
— Это значит — маленький коллектив и злые бабские языки. Упаси тебя Господи от этого!
— Да вы что, все сговорились?! — возмущённо воскликнул я. — Григорич меня пугал, словно это гиены огненные! Ты опять — тем же концом!
Я прищурился, глядя на него в упор.
— А кто ебёт этих красоток? Вы чё, ребятушки, хуй в узелок завязали? Гомосятину тут разводите?
— А девчонки из балета твоей жены… — прошептал Володя, скорчив физиономию, выражающую крайнюю степень физической боли. — Нереально (это было сказано по слогам) красивые сучки! Я даже в клуб стараюсь не ходить, чтобы не мучать себя лишний раз, чтобы не видеть весь этот ужас в серебристых стрингах и страусиновых перьях.
У него даже мелкие капельки пота выступили на лбу.
— Ладно! Долго держим! — гаркнул я и опрокинул дорогой коньяк залпом, словно это была палёная водка.
Потом ещё выпили. Поговорили о работе. Потом ещё выпили. Володю слегка разнесло. Он поморщился, разжёвывая дольку лимона.
— Ты только не подумай, что мы тут на работе бухаем… У меня с этим строго! — хорохорился он. — С похмелья — пятьдесят процентов премии. Пьяный — сто или увольнение. Это мы с тобой сегодня за встречу выпиваем, а завтра ни-ни… — Он вдруг тихонько засмеялся, затрясся всем телом и стал похож на енота; лоснящиеся, розовые щёки наплыли на глаза, мягонькие мешочки век слегка набухли, а курносая пимпочка сморщилась и стала ещё более курносой.
— А ты помнишь как вычислил меня в туалете по брюкам и выхлестнул дверь? — спросил Володя и снова покатился со смеху. — У тебя была такая страшная рожа! Чё ты там хотел? Ребро сломать?
— Знаешь, Володя, — парировал я с улыбкой. — У тебя тоже лицо было не очень радостное, когда я тебя из кабинки выдернул.
— Ну ты, конечно, хам, Мансуров! Типичный бронтозавр из девяностых!
— Мамонт, — поправил я.
— Ну, мамонт… Какая разница?
— Большая. Давай наливай, и я пойду… У меня тут ещё одна стрелка образовалась.
— С кем?
— С некой Юлей… начальницей отдела бронирования.
— С Юлей Медведь? — Его лицо вытянулось от удивления; казалось, он был поражён, расстроен и даже уязвлён до глубины души.
Через несколько лет он оставит её генеральным директором «Югры», после того как поднимется в команду губернатора Ткачёва, и тут поплывут слухи, что все эти годы она была любовницей Белогорского. Юленька Медведь окажется очень плохим директором и довольно быстро развалит отель, который продадут с молотка… Юмор этой ситуации заключается в том, что через пару лет это уже будет санаторий ФГАУ ФССП «Зелёная долина», то есть — здравница судебных приставов России. Как говорится, отобрали за долги.
— А что тебя так напрягает? Даю тебе честное слово, что не буду её трогать, — пошутил я и подмигнул ему двусмысленно. — Хотя, в принципе, я здесь не работаю…
— У тебя жена работает! — парировал он довольно резко и на полном серьёзе. — И не забывай об этом!
Он прощупывал меня пристальным взглядом, который мгновенно перестал быть наивным и близоруким.
— Что вы с ней удумали? — спросил он с видом пытливого инквизитора, всей душой радеющего за чистоту и нравственность.
Я уже тогда всё понял, хотя, по большому счёту, мне было плевать, что происходит в этом «курятнике» и кто здесь кого топчет.
— Володя, успокойся… — Широко зевая, я махнул рукой, всем своим видом выражая безразличие. — Я понимаю, что ты как директор печёшься о нравственности своих работников, но мы с Юленькой просто решили поиграть в теннис. Вчера нас познакомила моя жена в ночном клубе, и Юля с ходу спросила: «А Вы не играете, случайно, в теннис?» Я ответил, что играю во всё, где есть
