Курт потом вспоминал, что начал практически обучаться сельскому хозяйству. Я думаю, что на самом деле речь шла об изнурительной работе на какой-то ферме, полученной через еврейский беженский комитет. Отец ничему не научился, только на всю жизнь люто возненавидел физический труд. Зато там его не доставали бомбы, которые начали падать на Лондон.
В июле 1940 года в Британии разразился затяжной кризис; Франция уже пала, начался длительный этап бомбардировок и воздушных боев, с которых началась битва за Англию, а затем и блиц. Боязнь вторжения и опасения за безопасность в стране становились все сильнее, Министерства обороны и внутренних дел никак не могли договориться, как быть с «иностранцами из недружественной страны». Никто не горел желанием повторять полномасштабное интернирование, которое практиковали в Первую мировую войну; зато были сильные подозрения насчет «пятой колонны» из немцев и австрийцев, оказавшихся в Англии, которые с охотой помогали бы возможным завоевателям.
Как-то ранним утром в дверь постучали. Третий раз в жизни Гуго попал под арест. Эдит быстро собрала ему сумку с вещами. Это было, конечно, очень страшно, тем более что ей не сказали, куда его забирают. Гуго посадили на поезд в Ливерпуль, и, только оказавшись в тамошнем порту, он понял, что его везут на остров Мэн.
Это была участь многих, кто оказался в его положении, и по прибытии в Порт-Дуглас процедура неизменно повторялась: мужчин выстраивали колонной и вели к гостевым домикам, расположенным на самом берегу. На фотографиях, которые я видела, у них взволнованный и неуверенный вид, они несут небольшие чемоданы и идут под конвоем солдат. Для этого и были реквизированы прибрежные гостевые домики. В тюрьму их переделали, огородив высоким забором из колючей проволоки и отделив от моря.
Думаю, тогда Гуго почувствовал себя совсем беззащитным. Он и так был лицом без гражданства, а теперь сделался еще и врагом государства, в котором искал убежища. Немного легче было оттого, что он оказался среди активных людей, лучших представителей европейского еврейства, заброшенных судьбой на этот небольшой остров. Но, по очень недальновидному решению правительства, все арестованные известные фашисты и люди, сочувствовавшие нацистам, были интернированы сюда же и размещены неподалеку.
Сначала не было никаких новостей, поэтому скука и страх за то, что, скорее всего, происходило на континенте, овладели почти всеми. Мне точно неизвестно, что именно на острове Мэн делал Гуго, но я почти уверена, что он помогал в работе кафе, организованного на австрийский манер. Возможно, Гуго делился рецептом яблочного штруделя со своими тосковавшими по родине интернированными земляками, когда рассказывал о кафе, которого его лишили.
В лагере не было распределения продуктов по карточкам, поэтому в кафе питание было хорошее: ведь готовили из местных продуктов, ассортимент которых был богаче, чем на континенте. И действительно, сытой жизни в лагере завидовало местное население, особенно после того, как о ней рассказали газеты. Репортер Daily Mail язвил, что в лагере не скучают: заключенные играют в гольф, купаются в море, смотрят кинофильмы.
Интернированным Гуго пробыл всего несколько недель. К сентябрю 1940 года вторжения бояться стали меньше, королевские ВВС научились контролировать воздушное пространство, а люфтваффе начало бомбить большие города. Наверное, до английских властей наконец-то дошло, что еврей на шестом десятке, бывший владелец кафе, ничем для них не опасен. Гуго выпустили 12 сентября 1940 года. От отца я никогда не слышала, чтобы Гуго жаловался. Я думаю, что, как и большинство беженцев, он смирился с тем, что власти просто-напросто перестарались. Забавно, однако, что остров Мэн, с которого его освободили, бомбили сравнительно редко, а вот в столицу он вернулся в самый разгар блица.
В пригородном районе Северного Лондона моему двоюродному деду Эриху интернирования удалось избежать. Однако его неважное здоровье принесло свои последствия. В 1941 году он скончался от сердечного приступа, хотя Грета приписывала его смерть более поэтической причине: тоске по своему дому и родному Тиролю, который он очень любил.
На похороны Эриха собрались все Шиндлеры, и из беседы Петера с Гретой Гофрайтер, состоявшейся в 2011 году, я с удивлением узнала, что там он впервые увидел Гуго, прибывшего в Англию еще в мае 1939 года. Из-за чего случился этот разрыв в отношениях братьев? Девяносточетырехлетняя Герти Майер, подруга Греты, проживавшая в Инсбруке, в 2019 году говорила мне, что они перестали общаться, но не знала почему.
Насколько я поняла, изучая документы, причин было две, и притом взаимосвязанных: споры из-за денег и споры о Софии, Марте и Зигфриде, которые оказались в австрийской западне. Возможно, Гуго винил Эриха в том, что он оставил там мать, сестру и зятя. Это было несправедливо: ведь сам Гуго пять месяцев назад поступил точно так же.
Сомневаюсь, изменилось бы что-нибудь, останься Эрих дома. Визы выдавались в индивидуальном порядке, и нередко случалось, что одним членам семьи их выдавали, а другим отказывали; и даже если Эрих подумывал о том, чтобы остаться, София, скорее всего, настояла бы на его отъезде. Значит, мотив для разрыва остается один – денежный. Если Гуго что-то зарабатывал (или, возможно, сумел перевести деньги на Эдит перед отъездом из Австрии), а Эдит хвасталась этим перед знакомыми, досада возникла не на пустом месте.
Грета – настолько моложе Эриха, что у нее была впереди еще вся жизнь, – повторно вышла замуж почти сразу же после смерти Эриха, взяла английскую фамилию своего мужа, Трей, и, можно сказать, отряхнулась от всего связанного с Австрией. Так же поступил ее сын, Петер. Как только двоюродному брату Курта сравнялось шестнадцать лет, его отправили работать клерком.
Курт пошел другим путем. С помощью заочных курсов Питмана он сумел сдать выпускные экзамены и в 1942 году получил аттестат о среднем образовании. Несмотря на все свои перемещения в те годы, знаний отцу хватило, чтобы в октябре 1942 года поступить в оксфордский колледж Иисуса, где он начал изучать химию. Наверное, особенно обрадовалась Эдит, ведь Оксфорд и Кембридж были и остаются для британцев показателем высокого социального статуса. Правда, как следует разобравшись, я поняла, что Курт проучился в Оксфорде всего год и в 1943 году был отчислен без получения степени. Почему, я точно не знаю.
В различных документах, которые завалялись среди бумаг Курта после его смерти, я прочитала, что Курт объяснял свое отчисление тем, что он был против «привлечения к военным работам». Оксфордский архивист, к которому я обратилась за помощью, подтвердил, что такие секретные работы оксфордские химики действительно вели, только вряд ли в них участвовал бы первокурсник; хотя, конечно, большинство беженцев рвались помочь Британии в ее борьбе против нацизма: они прекрасно понимали, что их ждало бы в случае победы Германии.
Однажды я поднажала, и Курт признался мне, что просто не справился с учебной программой. Вот это наиболее вероятно. Ему было всего восемнадцать лет, и несистематическое школьное образование не дало получить диплом. Потом, во взрослой жизни, это не помешало Курту хвалиться, как он «ходил в Хэрроу» и «веселился в Оксфорде», умалчивая о том, что и там и там он долго не задержался. Наверное, и университетскими дипломами дочерей он гордился потому, что очень стеснялся такой правды о себе. Они-то сделали то, чего не смог он.
