бедолагу?
– Присмотрись внимательнее.
– Нет, я точно эту женщину никогда раньше не видела.
– А вот здесь ты ошибаешься. – хмуро проговорила Антонина, возвращая параметры просмотра к первоначальным. – Именно эта девушка подавала нам кофе в тот день, когда я принимала тебя в Ярый род.
– Девушка? Ты шутишь? – недоверчиво посмотрела на подругу Надежда. – Да она как минимум наша с тобой ровесница. И не упрекай меня сейчас в том, что я снова напоминаю тебе о прожитых нами годах.
– Государыня, простите меня! – едва слышно прозвучало в это время из динамиков проектора. – Простите меня, пожалуйста!
Снова повернув голову к запущенной голограмме, Надежда успела увидеть слёзы покатившиеся из глаз привязанной к кровати женщины, с мольбой вглядывающейся в расположенную прямо над ней камеру видеонаблюдения. После чего диагностические приборы словно сошли с ума, запищав на все лады и замигав тревожными красными огоньками.
А лежащую на кровати больную, несмотря на все сдерживающие её ремни, вдруг несколько раз выгнуло дугой так, что казалось затрещали все её кости, после чего безвольное туловище упало обратно на кровать, мелко сотрясаясь всеми частями измученного недугом тела. Женщину обильно кинуло в пот, который мгновенно пропитал её больничную рубаху. Она пыталась ещё что-то сказать висящей над ней камере, но язык и губы свою владелицу уже не слушались, выдавая в эфир какое-то невнятное бормотание.
Напоследок женщина, обдав содержимым своего желудка вбежавших в палату медсестёр, быстро вколовших что-то в оголившееся бедро пациентки и уже устанавливающих ей на руку капельницу, успокоилась, потеряв одновременно с этим все остатки разума в затуманившемся от воздействия введённого препарата взгляде.
– И тем не менее это она. – ответила государыня на вопрос подруги, окончательно остановив воспроизведение и даже выключив после этого проектор.
– Та, что носила на экспертизу остатки моего недоеденного эклера и твоей недопитой настойки? А перед этим так отважно бросилась тебя от меня защищать? – уточнила министр.
И получила мрачный подтверждающий кивок в ответ.
– Чем же она тебе так – Надежда кивнула на погасшее изображение – насолила?
– Да в принципе почти ничем. – вздохнула Антонина, опуская взгляд на сцепленные в нервный замок руки. – Я сама простила её уже давно. И прощать там особо не за что. Да и не наказывала я её никак, по крайней мере, лично. Но ничего поделать с этим не смогла тогда и не могу сейчас.
– А ну-ка, подруга, с этого места давай поподробнее.
– Наш род не резиновый, как ты прекрасно понимаешь. Всех желающих, кто не связан с моей семьёй кровно, я принять в него не могу. Поэтому она через несколько дней после тебя вступила в слуги Ярого рода. – коротко взглянув на серьёзно глядящую на неё Надежду начала рассказ Антонина, указав подбородком на место погашенного видеоизображения:
– Это было уже четвёртое принятие стороннего человека в слуги нашего рода с подписанием соответствующей бумаги на таком же клятвенном листе, какой подписала и ты. И каждое из них, как и принятие непосредственно в род, сопровождалось минутой или около того полного опьянения обеих участниц ритуала после проставления подписи кандидатки и моего словесного признания принятия к нам нового человека. Слава Богу, моё опьянение с каждым разом становилось всё слабее по интенсивности и короче по времени. Сейчас я его почти уже не замечаю. Иначе могла б стать вполне законченной пьяницей. Были у меня в то время такие «весёлые» мысли о подкрадывающемся производственном алкоголизме. Хоть молоко за вредность выдавай самой себе. И, как ты понимаешь, никого вместо себя поставить было нельзя – в род или в его слуги может принять только глава рода или, в отсутствие или недееспособности оного, его заместитель, которого у меня нет до сих пор.
Причём ни с кем из вновь принимаемых, как в род, так и в его слуги, факт принятия, как тогда с тобой, я не «обмывала». Но опьянение, тем не менее, наступало, как у меня, так и у нового нашего человека.
И картинки вместо подписей получались интересные. У тебя было пламя, раздуваемое ветром. У кого-то огонь, питаемый ... не водой, скорее, а какой-то горючей жидкостью. Были картинки, похожие на извержение лавы, вот как у этой девушки или уже женщины – даже не знаю, как её теперь называть.
Естественно такая ситуация меня очень сильно заинтересовала, если можно так скромно выразиться. И я озадачила двух моих девчонок, уже принятых к тому времени в слуги рода, и прочувствовавших эффект данного мероприятия на себе, выяснить всё, что возможно о таком нетривиальном происходящем, поскольку, как мне было известно, в других родах подобная процедура ничем даже близко похожим не отмечалась. Там было обыденное подписание обычной, как ты выразилась, мало чем примечательной бумаги.
Долго ждать результатов расследования мне не пришлось. Буквально через неделю, перед принятием нового человека в слуги Ярого рода мои следовательницы положили мне на стол два одинаковых на вид экземпляра клятвы, отпечатанные на одной и той же фабрике «Госзнака» по одной и той же технологии одинаковыми красками. И попросили попробовать принять клятву сначала по одному документу, а потом по второму. Мне даже пришлось извиняться перед новичком за двойную процедуру принятия и объяснять, что это происходит не от недоверия к ней, а по иным причинам, которые я не могу пока объяснить. Какой дурой я себя тогда чувствовала!
Хорошо, что женщина-кандидат попалась понятливая и даже с юмором. И без особых препирательств согласилась поучаствовать в эксперименте, предложенном моими «юными натуралистками», которые ни в какую не захотели посвящать меня в суть предстоящего действа. Сказали только, что я сама всё прекрасно пойму.
Так в принципе и случилось. И мой личный секретарь-телохранитель, слуга Ярого рода, которую ты только что видела на видео, девушка двадцати восьми лет отроду, тоже присутствовала в тот день в моём кабинете, как всегда бдительно охраняя свою начальницу.
Подписание женщиной, принимаемой в слуги рода, первой указанной моими девчонками бумаги и мои последующие слова о её принятии никакого ожидаемого мною эффекта не произвели. Состоялось обычное сотрясание воздуха. И всё! Даже наши подписи остались простыми чернильными росчерками на стилизованной под старину бумаге. И только моё удивление произошедшим, а, точнее, не произошедшим, а также выражение лиц и разрастающийся азарт в глазах обеих юных и таких непослушных исследовательниц не позволили мне сорваться на подчинённых, застывших в напряжённом ожидании повторения только что проделанной процедуры, но уже с другим,
