* * *
– Послушай, – сказал Джим. – Что ты какая… Неживая будто? Ты так страдаешь, милая? Что с тобой?
Аликс посмотрела на него – редко она смотрела так прямо. Почти никогда.
Постель была мягкой, как парижский вечер. Дневная жара спала, и свежесть, странная хрустальная свежесть дрожала в воздухе.
– Никто никому не верен, – сказала женщина. – Вот почему. И ты… Ты тоже. Все повторяется. Всегда все повторяется. – Она повернула к нему лицо, не поднимая головы от подушки, и смотрела в глаза. Лоб ее, сухой и холодный, открылся, челка светлых волос свисала набок. Между тонкими бесцветными бровями залегла глубокая складка.
– Что это значит – верен? Не верен? – Его взгляд стал жестким.
– Не знаю. Я не знаю… – Слеза медленно прокладывала себе путь по ее щеке и наконец капнула. – Все уходят. И каждый раз я боюсь, что навсегда. Мне трудно расставаться. Больно.
– Я не обманываю тебя, – сказал Джим. – Мне нужен дом.
– И мне. – Она задохнулась от волнения. – Мне тоже.
– Ну, тогда все просто. Ты понимаешь, как все просто?
– Нет, – сказала она и долго молчала. – Все повторится. Будет дом, и я в нем – одна. Как всегда. Я буду ждать и бояться, что ты не вернешься. Каждый раз, когда за тобой закроется дверь, я буду думать, что ты смеешься с другой женщиной. Что тебе весело. И ты счастлив.
– Ну конечно, – сказал Джим. – Так и будет. Мне весело, я счастлив – даже теперь, хотя я просто бездомный одинокий мужик. А представляешь, как хорошо мне будет в нашем доме? И тебе? Как хорошо нам будет рядом? А женщины… Да, мне нужна одна. Вот эта. Одна женщина в одном доме. Моя – в моем. А?
– Я не верю, – сказала Аликс. – Я не могу поверить.
– Все зависит от тебя, – сказал Джим. – Попробуй. Думаю, ты сумеешь. Забудь о себе. Думай о нашем доме. Думай обо мне – ты думала когда-нибудь о мужчине?
– Да… Знаешь, нет. Правда, нет. Я всегда волновалась. А когда волнуешься, думать невозможно. Любила – да. Но не думала.
– Ну вот, – сказал Джим. – В этом все дело. Да ты и не любила. Никогда не любила по-настоящему.
– Ты не знаешь.
– Знаю. Ты сама сказала.
– Как? – Аликс села. – Никогда. Я любила его, всем сердцем. А он меня обманывал. Всегда.
– Нет, девочка. Ты только что сказала, что не думала о нем. Понимаешь?
– О!.. Вот что… Ну, может быть.
– Ну, конечно. Поэтому он и искал любви. Все время искал любви. Наверное, он у тебя из таких людей…
– Каких?
– Есть такие люди… Их мало, а среди мужчин – очень мало. Это… Ну, скажем, люди любви. Странные, на мой взгляд. Им нужны такие же женщины. Такие. И пока не найдут, не успокоятся.
– О! – сказала Аликс снова, и глаза ее широко открылись. – Неужели так бывает?
– Только так и бывает, – сказал Джим. – Мы все разные, понимаешь? Ты – женщина верности. А он – мужчина любви. А я – мужчина дома. Забавно, но так. Может, потому у тебя никогда не было верного мужа. У него – любящей жены. А у меня – дома. Смешно, да?
– О!!! – сказала Аликс в третий раз. – Что все это значит?
– Это сложно, – ответил Джим. – Смотри: каждый жаждет того, чего у него нет. Просит. Ждет. Ты – женщина верности, потому что сама неверна.
– Ну уж нет. – Она почти кричала. – Я ему ни разу не изменила! У меня и в мыслях не было!
– Ты сама себе неверна, моя крошка, – сказал Джим терпеливо и внятно, словно говорил с маленькой девочкой. – А это самое главное. Поэтому тебе так нужен кто-то, кто бы тебе был верен, понимаешь?
– Сама себе неверна?
– Да, милая. Ты ведь первая себя бросила.
– Как это?
– Бросила свою страну. Свою американскую судьбу. Свою мать – где она у тебя? А?
Аликс отвернулась.
– Зачем ты потащилась в эту несчастную страну? Ты ведь ее не любишь. А живешь. Так и с мужем. Не обижайся только, я правду говорю.
– Так, – сказала она. – А эти… люди любви, ждут того, кто полюбит их?
– Да, и несчастны, пока не встретят такого же, как они. И тогда – только тогда – они счастливы. Страдают. Радуются. Живут. Тогда они обретают этот свой подлинный, спящий дар – любить. Так, только так начинается для них жизнь. Если начинается…
– Ну, это какая-то абстракция. Теория. В действительности все не так, я думаю.
– Какая там теория… Это моя дочка придумала. Сочинительница. Она – женщина свободы. Редкость большая. Я горд.
– Давай лучше о тебе, а то я спутаюсь. И вообще это важнее. Мне сейчас не до теорий. Может, когда-нибудь потом. Итак, тебе нужна женщина, которая даст тебе дом. Да?
– Конечно, милая.
– Но ведь получается, что мне нужен мужчина, который будет мне верен! А ты не сможешь!
– Ну почему? Я буду верен дому, а значит, тебе. Как кошка. Кот то есть. А ты поселишься в этом настоящем доме и станешь верна себе. Поймешь себя – почувствуешь, кто ты. И уже не изменишь. Себе, дому, мне. Понимаешь? Ты как собака, тебе нужен хозяин. Тогда ты будешь по-настоящему верна себе. И ему. И будешь охранять его дом. Свой дом то есть.
– Мне кажется, я всю жизнь так и жила. Не вижу разницы.
– Совсем не так! По-настоящему верна, я сказал. В первую очередь – себе. Это необходимое условие, понимаешь? Знать, кто ты есть, и не изменять себе. Тогда и тебе никто не изменит.
– Ну и будем жить, как кошка с собакой.
– Ага, ты засмеялась. Чудесно. Ну, теперь ты понимаешь, где будет наш дом?
– Где?
– У тебя на родине. В Калифорнии. В твоем родном городе, в твоем родном доме. Тебе не стоило все это бросать. Такие люди, как ты, не могут быть счастливы, если изменяют. Меняют одно на другое, родное на чужое. Чужое никогда не станет для них своим. А ты сдаешь свой дом. Безумица!
– Ты будешь играть в Лас-Вегасе. И проиграешь все.
– Твой дом? Нет, только выиграю. И ты выиграешь, милая. Ну, все? Устала?
– Ох, ужасно, – сказала Аликс. – Как это трудно – думать… Но я все постараюсь понять, что ты сказал. Обязательно. А теперь уходи, мне нужно остаться одной.
– Отлично! – воскликнул Джим. – Вот видишь! Ты, наверное, впервые в жизни так сказала – «уходи». Сказала без обиды. Без слез. Без страха. Потому, что тебе нужно думать. Нужно остаться одной. Это отлично! Милая!
– Ну… – протянула Аликс и улыбнулась. – Просто Лола должна прийти. Иди скорее!
* * *
И все-таки Саша Огнев пошел туда снова. Назавтра же. И, вернувшись, позвал Тирселе. Они вместе вышли из дома, побродили по улицам и сели за столик все в том же открытом кафе. За тот же столик. Под низкие белые облака – казалось, все те же. Отпив глоток кофе, он наконец решился:
