Время уезжать.
Митя и сам не знал, как появилась вдруг эта мысль. Так, прилетела откуда-то.
Время уезжать.
Словно перелетная птица, Митя дрогнул от нетерпения, удивления, страха. Как? Жил-жил, чинил дом, топил печь, стирал белье, добывал волкам и себе хлеб насущный, и вдруг – бросить все, сорваться с места, волков по лесу распустить, а сам – куда? Как? Зачем?
Время уезжать.
Торопливо сложив свежее белье, пахнущее солнцем и сеном, в красной от закатных лучей горнице Митя пил у печки чай, а когда стемнело, лег на пол, под окно, на сенник, прикрылся чьей-то старой солдатской шинелью, найденной на чердаке, и стал засыпать.
Тонко пищала над лугом болотная сова, пробовали голоса дикие волчьи выводки в далеких лесах, а Митя грезил. Или думал – кто знает.
Перед глазами его, широко открытыми во сне, лежат две дороги. Две белые дороги на темном вечернем лугу – то сближаются они, то далеко расходятся, а Митя летит над ними, словно ночная птица. Бок о бок бегут дороги – или это время бежит, или это птица летит, – но ни разу не слились дороги в одну, ни разу не смешалась их тонкая белая персть…
Пустеют одно за другим птичьи гнезда, вот и его гнездо опустело – то, что высоко на холме, над медленной рекой. Где этот холм, где река, где пустое гнездо? Где его лес? Или его город? Один он, или есть кто рядом? Близко ли? Далеко ли? Где? Кто?
Нет у него дома, остыло брошенное гнездо. Если и был кто с ним – дорогой, милый, родной его сердцу, – где он? Где сын, где жена? Далеко, так далеко, что на темном лугу, как ни смотри – не увидишь, как ни зови – не услышишь…
Вот оно! Наконец! Кто-то стучит! И от стука, нетерпеливого стука звенит, дребезжит тонкое оконное стекло. Крик и веселый смех под окном! У дверей!
Прилетела на практику новая стайка студентов. Растормошили, разожгли огонь, напоили чаем, побежали вниз, к реке, по рассветной дороге – купаться. С ним, только с ним.
Хлопоты, хлопоты… Снова жизнь. Рано собрался – да и некуда. Все закрутилось снова: еда, вода, рюкзаки и спальники, главное – работа. Подросшие звери смотрят сквозь вольерную сетку сурово: волки – не волки, а объекты курсовых и дипломных работ.
Вечером за столом – разговоры. У раскаленной от готовки печи – новые стриптизерши, промышленные альпинистки, наездницы и друзья крупных хищных. Подруги волков. Молодые волчицы.
Рано уезжать собрался. Не время. Еще не время.
* * *
Саша Огнев снова стоял на лестнице, внизу, у самого подножия, где перила расходились в стороны двумя крутыми завитками. Опершись на один из них, он ждал.
«Страсть барокко», – думал он. Почему барокко, он не знал: слово явилось само. Здесь, на этой лестнице. Крутые завитки судьбы, продуманный вихрь чувств, изгибы перил и кровель – рассчитанное желание. А может быть, скрытое внутри слова короткое «рок».
О том, как достать деньги, чтобы быть здесь, он уже не задумывался. Просил в долг у всех. Даже у матери. Знал ведь, что не отдаст. Но то, что случилось 14 июля, было непоправимо.
За минувший с тех пор месяц всего неделю он провел в Москве, а значит, не приходил к подножью этой лестницы. Не ждал. Сколько раз он видел ее? Если считать первый – 14 июля – всего шесть. Дважды в неделю.
Вот, наконец. Сегодня судьба благосклонна.
Черные блики на крупных завитках кудрей, черные брови крутыми дугами на белом мраморе лба, темное сияние глаз. Мрак и свет. Розы на щеках. Розовый шелк, словно это кукла, самая красивая на кукольном балу – и маленькие тупые носки атласных туфель.
Он не знал, откуда эта девочка. Она не появлялась на ступенях – она являлась ему, и он не думал о ней – только смотрел, как она сходит вниз, а потом исчезает. Когда он приходил в себя, ее уже не было.
Он жил у Алисы – свободной и веселой подруги, светлой дарительницы бесед, – словно у вечно журчащего лесного ручья. Но кто благодарен ручью за его лепет? За его свежесть? За его живительную влагу? За его чистоту?
Алиса, жаворонок-сокол, Тирселе – жертва и молния, Marie de France – источник речей и песен, сказок и странных пророчеств – она была счастлива с ним, эта рыжеволосая прорицательница из Текстильщиков. А может, теперь она счастлива всегда. Так он думал, сидя рядом с волшебницей – тоненькой, длинноносой, – глядя в ее узкие светлые глаза за столиком кафе, под низким небом Парижа, под белыми летящими прямо над головой облаками – кажется, стоит руку протянуть – и поймаешь. Тени от облаков скользили и проносились, словно тени огромных птиц, и их обоих то бросало в холод, то снова жгло августовское солнце.
– Ну так что это со мной, как ты думаешь? Стоит мне узнать, кто она? Заговорить? Познакомиться? – спрашивал он Алису, вернувшись после созерцания пустой лестницы. Или – после явления розовой куклы. – Знаешь, она очень похожа на одну картину… Да, ту, что у тебя. На Лолу из Валенсии.
– Нет.
– Ты что, видела ее?
– Нет.
На самом деле видела, конечно. Еще тогда, в День взятия Бастилии. И тогда еще поняла, что случилось. Она знала, что так бывает. И чем все это кончается, тоже знала. Сходила еще пару раз – за ним по следам. Рассмотрела из-за колонны. Все разузнала, поговорила с отцом. Выслушала подробный рассказ о девушке, ее русско-американской матери и московском папочке – уж его-то она пока не забыла… Джим, знаток женщин, не просто рассказывал – сообщал результаты расследования. А теперь она просто ждала. Ждала, как лисица, затаившаяся в зарослях, – без надежды, но терпеливо. Время, только время, быстрое и вечное, – ты даришь и отнимаешь, только ты.
– Если не видела, так откуда знаешь, что нет? Так вот сразу – «НЕТ!» – большими буквами… Да ты ревнуешь!
– М-м-м…
– Извини, милая. Как я мог. Ты – и пошлость… Ты – чудо, ну, и это тоже чудо, и все чудесно. Но только с тобой. Это ты все одушевляешь, как фея в «Золушке».
Алиса молча смотрела на него. Серебряный шлем волос, а глаза уже давно не стальные – будто поднято забрало, и мечтательно голубеет взгляд. Что-то он понимает. И не что-то – главное. Значит, все хорошо. Значит, стоит ждать. Пусть смотрит на свою девочку-куклу.
– Знаешь, Тирселе, мне кажется, она – просто твое создание. Персонаж романа, ожившая героиня. Что ты там еще напридумала? Признавайся. Она живая? Или это видение? Твоя воплощенная мысль?
– Может быть. Придется тебе проверить. Боишься?
– А вдруг это Лола де Валанс в юности? Бывает ведь, что картины оживают. А вокруг тебя оживает все.
– НЕТ!!
– Но почему «НЕТ!»? Откуда ты знаешь? Почему это не Лола?
– Это Лола. Другая Лола, не та. Двойник.
– ???
– Это дочка Мергеня. Елизавета. В семье – Лолита. Ло.
– НЕТ!!!
– Ну, вот видишь…
