Главным рыбным рынком был, разумеется, Биллингсгейтский – самый старый из лондонских рынков. Первые сведения о пошлинах, взимавшихся там с кораблей, относятся к 1016 году: с малого судна полпенса, с парусника пенс. Однако рынок возник на том месте гораздо раньше. Очень вероятно, что угорь и сельдь сгружались там на берег в самые ранние периоды существования людей на Темзе; одно из характерных свойств реки, даже внутри городских границ, – преемственность, неизменность свойств некоторых участков. Название “Биллингсгейт”, возможно, произошло от имени кельтского бога Беленуса, и это, в свою очередь, позволяет предположить, что торговля рыбой и прочими товарами шла здесь еще с Железного века. “Гейт” (“ворота”) указывает на одни из двух ворот в защитной стене римлян (другие – Даугейт). В конце XVII века Биллингсгейт стал “свободным” рынком без пошлин. Его многовековое процветание в немалой мере объясняется выгодным размещением чуть ниже Лондонского моста, и рынок окончательно убрали со старинного места только в 1982 году. Его центральное положение в течение более чем тысячелетия указывает на важность рыбы, выловленной в Темзе, для лондонского рациона и лондонской экономики. Много сотен лет там был открытый берег, уставленный большими и малыми крытыми торговыми помещениями; здесь же – ряд деревянных строений с базарной площадью у западного края. Лишь в середине XIX века тут соорудили удобную пристань для рыбаков и торговцев, а раньше им приходилось кое-как пробираться от судов к берегу по мосткам.
В XIX столетии за день на рынке в среднем продавалось около 500 тонн рыбы. Торговля здесь разрешалась даже в воскресенье – но рано утром, до начала церковных служб. От тех лет сохранилось много описаний шума и суеты, царивших на рынке сразу после его открытия в пять утра. Носильщики, торговцы, перекупщики, рыбаки со всеми своими емкостями на колесах и без толпились на этом маленьком пятачке близ Темз-стрит и Фиш-стрит-хилла, криками стараясь привлечь к себе внимание. Генри Мейхью записал некоторые их возгласы (они могли раздаваться в любое время на протяжении тысячи лет): “Все-ем трескам треска! Лучше не сыщете! – У-у-у, селедочка – объедение! – Не пропустите! Не пропустите! Хек-хек-хек-хек! – Во-от живой палтус-палтусенок! – Морской язы-ы-ык! – Ого, какие у меня омары! Свеженькие, дешевенькие! – Кому камбалу, кому-кому-кому-у?” Но самым знаменитым стал возглас, который превратился у лондонцев в ходячее выражение: “Живенькие-живенькие-живенькие-о!” Таковы были голоса торговой Темзы.
Знаменитые биллингсгейтские сварливые торговки рыбой были плотью от плоти этого места. Они ставили корзины с товаром себе на голову, носили плотные шерстяные платья и стеганые нижние юбки, курили глиняные трубки и нюхали табак. Грузчики рыбного рынка надевали на голову кожаные шлемы. А вот рыботорговцы-перекупщики даже в самую скверную погоду ходили в соломенных шляпах.
В начале XIX века активная рыбная ловля шла в Челси и в Фулеме, в Чизике и в Питершеме, где в сезон хорошо ловился лосось. В Блэкуолле из воды вытаскивали много отличной корюшки. Удильщики на Лондонском мосту цепляли на крючки окуня и плотву, и интерес к этому занятию был так велик, что на улице Крукт-лейн около моста обосновалось немало изготовителей рыболовных снастей. Плотву также ловили у тростниковых зарослей близ Темпл-гарденз и еще в одном месте подле Вестминстерского моста. Популярным местом рыбалки были, кроме того, лондонские доки. Лондон кишел рыбой. “Ярмаркой угрей” называлось специфическое явление, когда вода вдоль берега становилась темной от маленьких угрей; их ловили ситом или сетью для особого рыбного пирога. В XIX столетии рыбаки на “питерботах” – представители одной из древнейших речных профессий – добывали угрей, зарывшихся в ил, и затем воскресным утром продавали их на рынке угрей у спуска к воде Блэкфрайерз-стэрз. Омаров в Темзе водилось столько, что в отношении их ловли были введены особые правила.
А потом все переменилось. Во второй половине XIX века рыбная ловля в низовьях реки, подверженных действию приливов (то есть ниже Теддингтона) практически кончилась. Продолжали добывать только мелкую сельдь и креветок. В среднем и верхнем течении, правда, по-прежнему водились окунь, плотва, карп, голавль, усач, лещ и другие пресноводные рыбы, которыми Темза всегда изобиловала. Но в нижнем течении из-за загрязнения воды вымерло почти все живое. Исчезли лосось, омары, камбала. Перестали ловиться алоза и корюшка. На пике загрязнения прозвучало грозное предостережение Ричарда Джеффериса, писавшего в романе “После Лондона” (1885), что Темза превратится в огромное застойное болото, куда никто не отваживается вступить, ибо судьба такого смельчака – неизбежная смерть. Пары, поднимающиеся от этой мерзкой жижи, столь зловредны, что их не в состоянии вдыхать ни одно животное. На черной воде – зеленовато-коричневая пена, которую без конца пополняют пузыри, поднимающиеся с гнилостного илистого дна… Рыба здесь не водится: в этом иле не могут существовать ни угри, ни даже тритоны. Все мертво.
К середине XX века это пророчество фактически сбылось. В Темзе не было жизни рыбам, и к ней не прилетали птицы.
Река пребывала в этом ужасном состоянии более ста лет. Согласно одному отчету 1950-х годов, на участке от Грейвзенда до Кью длиной около 48 миль рыбы в Темзе не было. Но затем, в конце 1960-х и начале 1970-х, благодаря более эффективным способам нейтрализации и очистки отходов, уровень загрязнения заметно снизился. В 1976 году близ Теддингтонского шлюза был обнаружен лосось – первый случай в верхнем течении Темзы за 140 лет. В следующем году лосося увидели в Шеппертоне, затем – в Боултерз-Локе, где в последний раз до этого лосося поймали в 1824 г. Все это мелкие и локальные случаи, но они знаменуют великую перемену. Темза вновь обретала жизнь. С начала 1970-х, помимо прочего, в нее в большом количестве стала возвращаться корюшка. После пятидесятилетнего отсутствия опять появилась камбала; первый экземпляр выловили в Стрэнд-он-де-Грин в конце октября 1972 года. В реке сейчас ловят много угрей и кумжи. Эстуарий Темзы сейчас – крупнейшее в Англии нерестилище морского языка. В числе самых диковинных новых пришельцев – грозная пиранья. Ее обнаружили в единственном числе, недавно умершую и, судя по всему, выпавшую из клюва чайки. Никто не знает, как она оказалась здесь, в сравнительно холодных водах Темзы, за тысячи миль от родной Амазонки. Подозревают, что ее мог выпустить занервничавший хозяин, державший ее в аквариуме. Других пираний здесь не находили.
В начале 1970-х в Темзе обосновался китайский мохнаторукий краб. Ныне он расплодился настолько, что стал представлять угрозу для исконной флоры и фауны. Из-за своего обыкновения рыть норы крабы повреждают берега, они поедают чужое потомство и вступили в прямое соперничество с местными раками. Их стало так много, что молодые крабы попадаются даже на набережной Темзы в центре Лондона. Впрочем, вся история Темзы – это история ассимиляции и адаптации. Остановить рост численности крабов не представляется возможным – разве только их начнут в промышленных масштабах ловить для нужд китайской кухни. Тогда они будут бороться с недругами-раками за место в ресторанном меню.
В Темзе сейчас водится 118 местных пород рыбы. Плотва любит плавать над чистым галечником, карп – в омутах, голавль – в прибрежной тени, пескарь – у дна, форель – у плотин, окунь и щука – в заводях. У моста Блэкфрайерз видели афалин (бутылконосых дельфинов), близ Уоппинга – морских свиней; около Гринвича и Ротерхайта замечены серые тюлени, около Саутенда – киты. Даже боязливый морж однажды заплыл в эстуарий Темзы. Ко всему этому, разумеется, добавилось возвращение пернатой дичи и прочих птиц. Словом, реку снова можно назвать живой. Она теперь чище, чем в какой бы то ни было исторический период. Утверждают, что Темза – самая чистая из рек, на которых стоят мировые столицы. Ее возрождение – настоящее чудо. Мертвое вновь сделалось живым. Это воскрешение принимало иной раз неожиданные формы. Например, на берегах Темзы сегодня гораздо больше растительности. Изучая, скажем, рисунки Тернера, можно увидеть, что при жизни художника деревьев около реки было гораздо меньше, чем сейчас. Ныне береговые тропы зачастую сильно затенены деревьями и кустами и в последние годы кое-где стали из-за зарослей просто непроходимы.
