— А теперь мы пойдём пылесосить машину, пока батарейка не кончилась, — заявил Гриша и отдал команду одеваться.
Люба подчинилась с улыбкой и горным козленочком поскакала к двери. Я осталась в квартире одна и, усевшись в кресло, тотчас вызвала номер мамы. Надо показать ей лесную красавицу и меня живую и здоровую.
— Еще не знаю, что мы будем делать, — ответила я на вопрос про выписку Александра Юрьевича. — На Кирилла надежды нет. Никакой.
— А ты не боишься, что твой Гриша сбежит от всех твоих проблем? — заявила мама совсем не с праздничным лицом. — Ты вот только о Каменцеве печёшься. Давай-ка ты о себе хоть немного подумаешь? У тебя мужик без году неделя, а ты все на него повесила, даже отца бывшего мужа…
— Мама, ты просто не знаешь Гришу… — заулыбалась я, но она перебила мою улыбку:
— Ты его тоже не знаешь как бы. Ты так не думаешь?
— Нет, мам, не думаю. Все, прости, звонят…
И шумно выдохнув, я бросила телефон на столик, проверив, включён ли звук. На всякий пожарный случай. В дверь, конечно, никто не звонил. Гриша откроет сам. Только у него есть ключ. Елена Владимировна хотела отдать мне свою связку — чтобы я не переживала, что свекровь нагрянет с ревизией. Но Гриша сказал, что доставка фермерского молока не должна страдать из-за такой ерунды, и он завтра же сделает второй ключ.
После ужина Гриша наполнил вторую ванну, шепнув, что воды хватит и на первую, если я хочу полежать в пене. А я просто хотела полежать. Хоть на диване. Это Люба ни в какую не желала ложиться спать. Шёл одиннадцатый час. И я даже не стала противиться присутствию в ванной комнате Гриши. Он даже облачал Любу в пижаму и на руках нёс в кровать, а я с белой завистью смотрела им вслед, хотя соглашалась дойти до кровати своими ногами, только бы уже лечь спать.
— Мама, посиди, — позвала Люба, когда Гриша закончил читать для нее сказку.
Он покачал головой — расстроенно — и вышел, прикрыв за собой дверь. Я присела на кроватку и начала гладить руку дочки, как утром — руку ее дедушки. Но Люба тут же поднялась с подушки и прижалась ко мне, ткнувшись носом в грудь, совсем как Гриша, когда стоял передо мной на коленях. Но с ним я испытывала радость, а сейчас мной овладела горечь от сознания того, как жестоко последние дни я обходилась с маленькой принцессой. Вокруг все новое: и вещи, и люди, а мамы нет. У мамы слишком много дел, ей не до дочки… И завтра я снова уйду… в больницу.
— Люба, все хорошо. Давай спи. Завтра рано вставать.
— Почему? — подняла она ко мне личико с огромными печальными глазами.
— Потому что у нас с тобой много дел. У нас с тобой.
Она легла обратно на подушку, и я снова принялась ее гладить. Через полчаса, не раньше, я тихо ушла, осторожно прикрыв дверь. На лестнице никого не оказалось. Внизу тоже не горел свет. Я заглянула в спальню на маяк ночника. Гриша спал. Поверх одеяла. В одежде. Но я побоялась его будить. Разделась и скользнула под одеяло, едва сумев дотянуть его до колен. Сон испарился. Я лежала и слушала дыхание спящего. Она было ровным. Это значит, что Гриша счастлив? Во сне и наяву…
Глава 7.3 "Для полного счастья не хватает кошки"
Я долго не могла уснуть и задремала как раз в тот момент, когда Гриша толкнул меня в плечо.
— Люба плачет.
Я чуть не грохнулась на пол — так спешила выбраться из-под одеяла. Она не пошла нас искать. Лежала в кроватке и плакала. В подушку. Как взрослая женщина. Тихо. Чтобы никто не услышал. Она не знала, что ее новый и единственный папа очень чутко реагирует на детей. Это свою женщину он проспал. А я — свою дочь.
— Люба, что случилось?
На этот раз она не только ткнулась носом мне в грудь, но еще и обвила мокрыми от слез ручонками мне шею.
— Я хочу домой… Хочу домой, — всхлипывала Любаша тихо.
Что делать? Что говорить? Как убеждать? Сказать, что это и есть теперь наш дом…
— Лиза, ляг с ней. Она же спит… — навис надо мной Гриша, чтобы коснуться поцелуем моей склоненной макушки и заодно стащить на пол Льва. Или наоборот. Неважно.
Теперь я действительно могла вжаться в стенку спиной и прижать плачущего ребёнка к груди. Кровать большая — можно и ноги вытянуть. Или протянуть, если плач не прекратится.
— Любаша, Любаша, Любаша…
— Лиза, дай ей заснуть.
Гриша сидел на полу, вдавив подбородок в поднятую к носу коленку, и гладил мне ноги, успокаивая то ли меня, то ли себя. Я замолчала и через какое-то время Люба действительно уснула.
Гриша тяжело выдохнул и поднялся с пола.
— Я принесу плед с дивана.
Думала, он ляжет рядом на пол, а это он меня решил укрыть и ушёл в спальню, не попытавшись увести меня с собой. Я еще долго лежала и пыталась не думать — ни о ком и ни о чем. Только давалось это с большим трудом, но сон все равно взял свое, а разбудил меня сильный кофейный аромат. Чашка находилась чуть в стороне от моего лица — наверное, на тот случай, если я в испуге подскочу с подушки. Только кого мне было пугаться: спящей дочери, зарождающегося дня или стоящего у кровати Гриши.
— Бери чашку, чего ждёшь?
Пробуждения! От сказки — от которой, к счастью, никто не заставляет меня просыпаться.
— А ты?
— А я буду тобой любоваться. Это меня взбодрит куда лучше кофе! — добавил он уже наглым полушепотом, намеренно держась за блюдечко, чтобы я, пожалев кофе, не начала применять к нему физические методы воспитания.
Кофе уже не обжигал: видимо, к утру я спала довольно глубоко и пришлось долго меня будить. Тело затекло — позы за всю ночь я так и не сменила. С трудом подняв себя в сидячее положение, я с ещё большим трудом заставила губы оторваться от чашки.
— Так не пойдёт, — теперь лукаво щурилась я. — Мы обещали друг другу все делать вместе. Я глоток — ты глоток.
— Если только твои губы подсластили кофе. Я люблю его переслащенным.
Честно? А я к девятому дню знакомства этого еще не знаю… Но зато убедилась опытным путем, что одной чашки на двоих нам хватило, чтобы начать утро с улыбки. Мы вместе дождались, когда проснётся Люба — мне очень хотелось, чтобы дочка даже на одну секунду больше не почувствовала себя брошенной.
— Доброе утро! — я все же успела сказать это раньше Гриши, а Любаша в ответ лишь захлопала пышными ресничками.
От ночных слез не осталось и следа. Подушка, которую ночью пришлось перевернуть, высохла. Люба снова улыбалась. Даже утренняя каша не смахнула с лица улыбки. Внучка только поинтересовалась, кто в больнице сварит кашу для дедушки Саши. А потом помогала мне делать его любимые бутерброды. Гриша все это время сидел без дела на барном стуле и с улыбкой наблюдал за нами. Может, это и было его самым важным воскресными делом? И будет в наступившем году?
