Братоубийственный бой, и власти черед, оскверненныйЛютою ненавистью, и Фивы преступные вывесть —В душу запала мне страсть пиерийская. Песню, богини,Как мне начать? Воспеть ли исток ужасного рода,Оный сидонский увоз и агенорова приказаньяНеумолимый закон простор пытавшему Кадму?Длинная дел череда, коль страх пред Марсом сокрытымПахаря, кем в борозде ужасной воздвигнута битва,Я прослежу и подробно скажу о песне, какоюВ стены сойтись повелел Амфион тирийским вершинам;Тяжкая ярость к родным жилищам у Вакха откуда;В чем состоит юнонина кознь; Афамант злополучныйПротив кого напряг тетиву; почему устремиласьНеустрашенная мать в Ионийскую глубь сПалемоном…[29]
Он нерешительно поднял глаза, не зная, продолжать ли. Поллий сидел понурясь, как будто чем-то огорченный. Зато Полла смотрела на него не отрываясь, широко открытыми глазами. Уловив паузу, Поллий, прервал его:
– Стих твой прекрасен. Но опять «братоубийственный бой»… Что влечет вас, поэтов, к таким темам? – Стаций уловил намек на Лукана. – Можно ли петь об этом, сохраняя душевное равновесие? Отчего не избрать тему более мирную, спокойную?
– Каждый пишет о том, что глубже всего запало ему в душу, – ответил Стаций. – Но если и воспоминание о походе семерых против Фив тебя огорчает, я, конечно, не буду смущать твой покой…
– Да нет же! Как бы тебе объяснить! – растерянно забормотал Поллий. – Не о семерых против Фив…
– Я догадываюсь, что ты имеешь в виду другие распри. Да, я и подразумевал – те, которые прошлись по судьбе нашего поколения. Но я предпочитаю, чтобы события нашего времени лишь угадывались сквозь покров мифа. Так больше свободы. И кроме того, уходит то наносное, поверхностное, что свойственно современности. Остается самое ядро. А миф – это целый мир. Мой мир, я привык в нем жить. Он помогает увидеть…
Внезапный порыв сильного ветра заставил шелестеть вершины деревьев. Откуда-то из-за гор послышалось воркование грома.
– О, неужто Громовержец решил-таки поразить кого-то перуном? – с преувеличенным удивлением проговорил Поллий, похоже радуясь возможности прервать нежелательную для него беседу. – Пора, давно пора… Эрот, сбегай посмотри-ка, близко ли туча, – обратился он к мальчику-слуге. Тот резво побежал по склону, смешно вскидывая пятки и размахивая руками.
– Ну что ты будешь делать с этими мальчишками? – с досадой пробормотал Поллий. – Сколько им ни повторяй, чтобы вели себя чинно, все впустую… Только порка, ничего другого они не понимают. Надо сказать Гермократу, чтобы поучил.
– Туча выходит из-за гор! Темная! И совсем близко! – крикнул мальчишка.
Впрочем, об этом можно было уже не говорить. Ветер – мощный австр[30] – рванул с новой силой, запрокинув скатерть на углу стола. Еще мгновение – и по листве закапали крупные капли.
– Боюсь, что добраться до верха мы не успеем, – сказал Поллий. – Но тут есть небольшой храм Геркулеса, можно укрыться от дождя в нем. Сдается мне, что дождь этот долгим не будет, переждем. Пойдемте скорее. Слуги все уберут.
С этими словами он поднялся с ложа и заспешил по склону. Однако Полла не торопилась следовать его примеру. Она стала отдавать четкие и быстрые распоряжения слугам, что делать:
– Скатерть, ковры свернуть, и скорее несите их под крышу, чтобы не намокли. Ложа перевернуть. Стол вот сюда, к дереву, положите боком. Вино пусть стоит, ему ничего не сделается. Устрицам и овощам тоже. Берите хлеб, чтобы не намок…
Какой-то внутренний голос подсказал Стацию не спешить за Поллием, но остаться с ней.
Упругие струи дождя хлестнули с внезапной силой. Слуги, унося кто что мог, побежали по склону в том направлении, в каком скрылся Поллий. Полла быстро обернулась к Стацию и улыбнулась:
– К храму нам не поспеть, вымокнем до нитки. Но тут поблизости в скале есть небольшая пещера. Бежим туда!
Она схватила его за руку и увлекла за собой, с молодым проворством устремляясь по тропинке, ведущей к скалам. Стаций едва поспевал за ней.
Пещера и правда оказалась совсем близко. Это была даже не совсем пещера, скорее просто небольшое углубление в скале с навесом сверху. Но два-три человека вполне могли в нем укрыться. Добежав до него, Полла провела руками по лицу и волосам, умываясь дождевой влагой, и весело встряхнула головой:
– Ну вот, прямо как Дидона с Энеем! – воскликнула она со смехом. И тут же добавила:
– Правда, престарелая Дидона с престарелым Энеем. Надеюсь, ты не обидишься на такое определение?
– Я не обижусь, но саму себя ты зря так, госпожа… – возразил Стаций.
Она ничего не ответила.
Они остановились под естественным навесом, и перед ними тотчас же выросла белая стена ливня, от которой в их сторону отскакивали мелкие брызги. Вспышки молний следовали одна за другой, гром грохотал где-то прямо над головой, в воздухе разлилась острая свежесть.
Стаций пытался подобрать слова, чтобы начать разговор с Поллой, но та, не глядя на него и устремив взор на стену дождя, вдруг начала читать наизусть:
…Так, порождение бурь, сверкает молния в тучахИ, потрясая эфир, грохочет неистовым громом,День прерывает и страх между робких рождает народов,Им ослепляя глаза косым полыханием блеска…[31]
Конечно, это была «Фарсалия»! Стаций помнил эти строки и тут же подхватил:
