Потому что Учитель дает молодому самураю нормы гири. В японском «гири» буквально означает «справедливый принцип». Произошло оно от слова «гиси» — «верный вассал, человек чести и долга, человек благородства». То есть опять все так или иначе связано с самураями. Гири — это и обязательства, и ритуал выполнения обязательств, и долг благодарности. Другими словами, это долг благородного человека. Неслучайно один из знаменитых самураев говорил, что «благородство — это способность души принять определенное решение. согласно с совестью, без колебания», а другой самурай заметил, что без понятия о благородстве «ни талант, ни наука не могут выработать характер самурая». В «Кодексе Бусидо», в третьей книге о гири, будут сказаны потрясающие вещи: «Ничто не чувствуется так глубоко, как гири. Порой даже после смерти двоюродного брата не хочется проливать слезы. Но иногда узнаешь о человеке, который жил пятьдесят или сто лет назад, о котором не знаешь почти ничего и с которым не имеешь никакого родства, и все же из чувства гири проливаешь слезы».
Нормы гири в сознании японцев всегда были неотделимы от ниндзё, что в переводе означает «человеколюбие». Да, суровых самураев учили и человеколюбию! Молодые самураи считали, что ниндзё отражает подлинные чувства, не порабощая человека. У японских самураев было даже изречение: «Поскольку чувствую ниндзё, соблюдаю гири, соблюдая гири, вызываю к себе чувство ниндзё». В книге Иосисоки Нода «Introduction to Japanese Law» описал нормы гири у самураев. У них считалось, что человек, не проявляющий гири по отношению к тому, к кому оно должно проявляться, был достоин только презрения. Однако считалось, что к гири нельзя принуждать и тот, кто заставлял другого исполнять гири, сам оказывался его нарушителем. Самураи говорили, что те, кто отступает от норм гири, теряют лицо. Такие буси начинали восприниматься как безнравственные личности. В свою очередь, отступники должны были испытывать чувство стыда, они «не могли смотреть людям в глаза».
И поскольку стыд неразрывно связывался у самураев с совестью, которая побуждала юного буси к самоуважению, то можно сказать, что гири стимулировало нравственное поведение самурая.
В «Кодексе Бусидо» сказано:
«Когда преступникам выносили приговор, Накано Кадзума всегда делал наказание не таким строгим, как предполагалось вначале. Эта мудрость была доступна только ему. Тогда приговор могли выносить несколько человек, но если бы не Кадзума, никто из них не проявил бы милосердия».
А еще Учитель наставлял юного буси следующему:
«Хочешь быть истинным самураем? Научись кланяться!»
Научись кланяться!
В 1906 году Какудзо Окакура писал в «Книге о чае»: «Наш этикет начинается с изучения того, как предлагать человеку веер, и заканчивается правильными жестами для совершения самоубийства».
Начиная со Средневековья в Японии вообще все приветствия всегда сопровождались поклонами. Одзиги, то есть поклон, являлся важной составной частью учения юного воина. Кто же, кому и как отвешивал поклоны?
Естественно, кланялись старшему, мужчине, Учителю. Даже если ученик однажды сделается сёгуном и после этого вдруг встретит своего бывшего Учителя, он будет кланяться ему столь же низко, как и в годы раннего ученичества. Ибо Учитель сделал его человеком.
У самураев существовало три вида поклонов: сайкэйрэй, церемониальный и легкий поклоны. Сайкэйрэй был высшей формой приветствия, поклоном, который совершался медленно, глубоко и выражал полнейшее, абсолютное почтение. При церемониальном поклоне корпус самурая должен был наклоняться на двадцать-тридцать градусов и в таком положении оставаться приблизительно две-три секунды. Если кого-либо приветствовали сидя на полу, то руки самураи клали на пол ладонями вниз на расстоянии десяти-двадцати сантиметров друг от друга, а голову склоняли так, чтобы она находилась над полом на высоте десять-пятнадцать сантиметров. В случае легкого поклона делался небольшой наклон корпуса и головы, продолжающийся лишь одну секунду. Руки при этом самураи держали по бокам или на коленях.
Возможно, вам все эти поклоны и покажутся чем-то до крайности громоздким. Однако именно с них начиналось для самураев общение людей.
В XX веке Всеволод Овчинников напишет в своей книге «Сакура и дуб»: «Японская вежливость… это нормы подобающего поведения, внедренные в быт острием меча. Она сложилась на основе феодального этикета, нарушение которого считалось тягчайшим преступлением. Черты этой древней дисциплины доныне видны в поведении японцев. Японская вежливость — это не низкие поклоны, которые выглядят весьма нелепо в современной уличной толпе или на перроне метро. японская вежливость — это прежде всего стремление людей при любых контактах блюсти достоинство друг друга; это искусство избегать ситуаций, способных кого-либо унизить. Раз мораль требует от человека хранить свою репутацию незапятнанной и мстить за нанесенные оскорбления, он, по логике японцев, должен всячески остерегаться случаев, когда в этом может возникнуть необходимость»[6].
В «Кодексе Бусидо» сказано:
«Один человек хвастал: „Такой-то очень вспыльчив, но я прям о сказал ему, что…“ То, что он сказал, можно было бы не говорить, потому что сказавший прослыл грубым человеком. Такое поведение недостойно похвалы, потому что все еще является незрелым. Самурая уважают за его хорошие манеры. Говорить с другим таким образом — все равно что участвовать в ссоре копьеносцев из низшего сословия. Это пошло».
«Когда разговариваешь со старшими или влиятельными людьми, следует быть осмотрительным и не высказываться много о таких вопросах, как учение, мораль и традиции. Подобные высказывания звучат неучтиво».
Благодаря родителям, покровителю и Учителю юный самурай вступал на Путь — Путь воина.
Рай самураев
Маленькая девочка со всех ног бежала через лес.
Была она тоненькой, а детской девичьей одежды не носила — были на ней лишь рубашонка и штанишки. Так удобнее бегать. Она хорошо знала дорогу и размахивала крепко сжатыми кулачонками, таким образом помогая себе во время бега. Каждую сотню шагов девочка выкрикивала одну и ту же фразу:
— Наконец-то!
И вновь через сотню шагов:
— Наконец-то!
Была она быстронога, словно молодой олененок. Деревья мелькали, темные пятна сменялись на яркую зелень, волосы девочки развевались на бегу.
— Наконец-то! Наконец-то! Наконец-то! — задыхалась она.
Никто не мог услышать ее в глухом лесу, но вскоре девочка выбралась на дорогу, которой бегала уже тысячи раз, дорогу, извивавшуюся змеей.
