* * *
Но как? Попасть В Ханкалу было по-прежнему невозможно – туда пускали только представителей проправительственных СМИ. Заправляли всем прежние полковники из армейского пресс-центра, и им было, конечно, все равно, есть у меня аккредитация или нет. Я для них оставалась стрингером, за которым никого нет. Но мне опять повезло. Во время одного выезда в чечню я познакомилась с Алексеем Михайловским, человеком, которого прислал ястржембский создать альтернативный пресс-центр в ханкале и наладить работу журналистов. Михайловский был не военный и поэтому абсолютно вменяемый – он понимал, что публикации в «Коммерсанте» во многом теперь будут зависеть от его политики в отношении меня, и ему, конечно, было все равно, стрингер я или нет. Для меня же было главным попасть в Ханкалу – дальше я надеялась на везение.
В Ханкалу мы переехали в тот же месяц. Меня поселили в железнодорожном составе на самой окраине военной базы – там, где жили все журналисты. Михайловский и его бригада обосновались рядом с пресс-центром, в специально оборудованном вагончике. Благодаря группе Михайловского я объездила весь грозный и ежедневно передавала репортажи в газету.
10.03.2000. Талоны на еду
Старосунженский мост, консервный завод. Раньше неподалеку высились многоэтажки, а теперь – руины. На блокпосту – пробка, здесь собрались жители Грозного, пытающиеся пройти в город. Омоновцы объясняют, что город «закрыт, и надолго». Мужчины хмуро молчат, женщины ругаются.
Через пост пропускают лишь небольшой автобус. Это бригада рабочих, занимающихся восстановлением коммуникаций. Они утром по пропускам въезжают в город и до заката должны его покинуть.
Следом к блокпосту подъезжает колонна «уазиков», на лобовых стеклах—копии фотографии Бислана Гантамирова. Это чеченская милиция. Говорят, фотография лидера ополчения действует лучше официального пропуска. Их машины действительно пропускают.
В городе тихо, но улицы уже не так пустынны, как еще пару недель назад. По проспекту Мира какие-то люди идут в сторону комендатуры Ленинского района – там расположена полевая кухня МЧС.
Слева, на месте рухнувшего дома, в грудах кирпичей и бетона, – траурный венок. Алые цветы увивает темная лента: «Погибшим товарищам. Простите, что не успели помочь. Пермский ОМОН». Таких венков за день, проведенный в чеченской столице, я насчитала несколько десятков. Омоновец с блокпоста говорит, что их привозят те, кто приезжает в Грозный, чтобы сменить бойцов отслуживших подразделений. В каждом из них есть погибшие.
На площади у комендатуры Ленинского района дымит полевая кухня, повар в белом халате раздает пищу. По талонам. В день на одного человека – тарелка каши и булка хлеба. Это завтрак, обед и ужин. Но грозненцы благодарны и за это. 30-летняя Ирина рассказывает о жизни в подвалах:
– Пили дождевую воду, ели муку, пока была. Потом есть стало нечего. У нас в подвале было восемь человек, двое умерли. Наверное, от голода.
Две пожилые женщины с шестилетним мальчиком говорят, что живут на улице Розы Люксембург. Их дом в соседнем микрорайоне разрушен, и они перебрались в уцелевшую квартиру. Людмила Трапезникова потеряла всех своих родных.
– Нас было шестеро, – рассказывает она. – Но как-то вечером к нам зашел Ахмед из соседнего дома. В руках у него был автомат. Мы спросили, зачем ему оружие. Он ответил:
– Мстить.
Сначала застрелил моего мужа, потом соседку. Вторая соседка, Анна, бросилась на него с ножом, но не успела. Он убил Анну и ее 13-летнего сына. Я лежала на полу, лицом вниз, но больше выстрелов не услышала. Когда пришла в себя, Ахмеда уже не было. Только трупы.
Недалеко от комендатуры разместился полевой госпиталь Центра медицины катастроф. За месяц через госпиталь прошло более 3000 человек. По словам Назаровой, в сравнении с прошлой войной раненых значительно меньше. Например, из 280 человек, поступивших в госпиталь 1 марта, раненых было всего 20.
– Основные заболевания связаны с неполноценным питанием и переохлаждением, – объясняет главврач. – Много простуженных, с воспалениями, травмами. Есть и инфекционные больные, но их немного. Мы ожидали вспышек эпидемий гепатита, сальмонеллеза, дизентерии, но пока обошлось.
Возле здания бывшей мэрии города разместилась военная комендатура. Военный комендант Грозного Василий Приземлин соглашается поговорить со мной.
Генерал рассказывает, что в городе сейчас проживает 15 тыс. человек. Основная часть населения – в Старых Промыслах. Но пока что доступ в Грозный запрещен.
– Город закрыт, так как людям находиться здесь еще опасно, – объясняет Приземлин. – Мы разминировали только 40 % территории. Обезврежено свыше 21 тыс. мин и фугасов, но весь жилой сектор до сих пор заминирован.
– А где живут грозненцы, которые остались без крыши над головой?
– Ищем уцелевшие дома и временно размещаем в них людей.
– Есть ли еще люди в подвалах?
– Нет, мы проверили почти все подвальные помещения. Раненых и больных отвезли в госпиталь Центра медицины катастроф. Но на всякий случай развешиваем объявления, в которых просим сообщать нам о людях, которые еще могут находиться в подвалах.
Даже когда я попала на военную базу в Ханкалу, все время приходилось с кем-то воевать. Это было ужасно – понимать, что где-то что-то происходит, а тебе надо тратить все силы на то, чтобы уболтать какого-то товарища в погонах. Как-то я не смогла улететь военным бортом – начальник пресс-службы Геннадий Алехин, взявший с собой 13 журналистов, прямо на взлетке сообщил, что меня не берет. Летели в Комсомольское, там шли бои, и это был первый вылет для журналистов.
– Вы же обещали меня взять, – бормотала я, едва не давясь слезами.
– Возьми ее, Ген, – пришел на помощь коллега Женя Кириченко. – Нас же 13 – плохая примета!
– А у меня другая плохая примета, – ответил Алехин. – я баб с собой не беру.
Не думаю, что это было из вредности. Возможно, он делал это из благих побуждений – чтобы уберечь меня. Но еще очень долго я не могла простить этому офицеру его слов. Они тогда улетели, а я осталась одна на взлетном поле.
Пришлось искать выходы. В тот день на взлетке я познакомилась со штурманом, вертолет которого вез в Комсомольское спецназ. Летчики взяли меня с собой при условии, что борт я не покину, только посмотрю из иллюминатора, что происходит. Это был отчаянный поступок. И эта поездка мало что мне дала, кроме ощущения страха. Правда, на обратном пути я поговорила с ранеными спецназовцами, которых увозили в госпиталь, и с одним солдатом, который несколько дней был в плену у боевиков Гелаева – они держали его в подвале дома, из которого отстреливались. Парень был напуган, но вспомнил интересные факты, которые я использовала в статье. К сожалению, написать про этот свой полет подробно я тогда не могла – за нарушение правил аккредитации могли выдворить из Ханкалы, да и знакомым летчикам не поздоровилось бы.
По-настоящему я увидела Комсомольское только через несколько дней – Алехин уехал в Ростов, и я попала на борт, летящий в осажденное село.
