Но то же самое можно сказать в какой-то степени и об их главном противнике, современном паладине, убийце Тео ван Гога. Голландская молодежь марокканского происхождения, скачивающая английские переводы арабских текстов из Интернета, также ищет общее дело, не связанное с культурными и племенными особенностями. Обещанная чистота современного исламизма, который в конечном счете является революционным мировоззрением, была отделена от культурных традиций. Вот почему он привлекает тех, кто чувствует себя чужаком как в предместьях Парижа, так и в Амстердаме. Они застряли между культурами, одинаково чуждыми им. Война между Просвещением Эллиана и джихадом Буйери – прямое столкновение не между культурой и универсализмом, а между двумя разными представлениями об универсальном: радикально светским и радикально религиозным. Радикально светское общество Амстердама после 1960-х, которое кажется землей обетованной образованному беженцу, спасающемуся от религиозной революции, ставит в тупик сына иммигранта из отдаленной марокканской деревушки.
Но не каждый праведный мусульманин – потенциальный террорист. Было бы заблуждением считать религию, даже ортодоксальную, главным врагом ценностей Просвещения. Даже если современный террорист зациклился на вере, он мог бы с таким же успехом выбрать – и в другие времена действительно выбирал – радикальные светские взгляды, чтобы оправдать свою жажду крови. Кроме того, есть различие между антиклерикализмом Вольтера, противостоявшего одному из двух самых могущественных институтов Франции восемнадцатого века, и современными радикальными атеистами, которые борются против меньшинства внутри и без того раздираемого противоречиями меньшинства.
Кроме того, существует разница между философами восемнадцатого столетия и консервативными голландскими политическими деятелями двадцать первого века. Первооткрыватели Просвещения были бунтарями с радикальными взглядами на политику и жизнь. Маркиз де Сад был типичным человеком Просвещения, как и Дидро. С точки зрения ислама Эллиан и Хирси Али, безусловно, бунтари. Труднее нащупать связь между респектабельным консервативным комиссаром ЕС и великим родоначальником садизма. Но прежде всего, конечно, надо признать, что многие консерваторы вступили в борьбу за современное Просвещение не из-за желания разбить святыни.
Святыни голландского общества были разбиты в 1960-е годы, как и повсюду в западном мире, когда церковь потеряла власть над жизнью людей, а правительству стали бросать вызов, а не подчиняться, когда сексуальные табу нарушались тайно и явно и когда – вполне в духе Просвещения – люди открыли глаза и уши незападным цивилизациям. Бунтарство 1960-х годов имело иррациональные, даже антирациональные черты, а порой даже отдавало насилием, и мода на такую экзотику, как маоизм, иногда превращалась в бунт против либерализма и демократии. Один за другими рушились религиозные и политические устои, поддерживавшие порядок в Нидерландах. Терпимость к другим культурам, которые распространялись с новыми волнами иммиграции и часто оставались практически непонятыми, иногда действительно была терпимостью, а иногда – безразличием, связанным с отсутствием веры в ценности и институты, нуждающиеся в защите.
Призыв консерваторов вернуться к ценностям Просвещения отчасти представляет собой бунт против бунта. По мнению многих консерваторов, толерантность перешла всякие границы. Они, как и некоторые бывшие левые, считают, что мультикультурализм был ошибкой и нужно вернуть «наши» фундаментальные ценности. Поскольку секуляризация зашла слишком далеко, консерваторы и неоконсерваторы ухватились за Просвещение как символ национального или культурного своеобразия, чтобы вернуть влияние церкви. Другими словами, Просвещением стал называться новый консервативный порядок, и его враги – инородцы, чьих ценностей мы не разделяем.
Возможно, это была необходимая поправка. Исламской революции, как любой радикальной системе убеждений, нужно оказывать сопротивление, и национальное государство, чтобы быть жизнеспособным, должно отстаивать свои интересы. Политические институты не являются чем-то чисто механическим. Важная особенность мышления эпохи Просвещения заключается в том, что всё – и в первую очередь ценности, претендующие на статус «необсуждаемых» или «фундаментальных», – должно быть открыто для критики. Весь смысл либеральной демократии, ее главная сила, особенно в Нидерландах, сводится к тому, что конфликты религий, интересов и взглядов должны улаживаться только путем переговоров. Единственное, что не подлежит обсуждению, – это применение насилия.
Убийство Тео ван Гога совершил голландец, перешедший на сторону революционной войны, и ему, вероятно, помогали другие. Таких революционеров в Европе пока еще мало. Но это убийство, как и взрывы в Мадриде и Лондоне, и фетва против Салмана Рушди, и протесты мусульман всего мира против карикатур на пророка в датской газете, обнажило опасные трещины, расколовшие все европейские страны. В странах, где церкви превращаются в туристические достопримечательности, жилые дома, театры и развлекательные заведения, ислам скоро может стать религией большинства. Французский ученый Оливье Руа прав: теперь ислам – европейская религия. Как европейцы, мусульмане и немусульмане, справятся с этим – вопрос, от которого зависит наше будущее. И где еще наблюдать за разворачивающейся драмой, как не в Нидерландах, в стране, свободу которой принесло восстание против католической Испании, в стране, где идеалы терпимости и плюрализма стали символом национальной гордости и где политический ислам нанес свой первый удар человеку, глубоко убежденному, что свобода слова подразумевает и свободу оскорблять.
Глава вторая
Спасибо, Пим
1
Вчера вечером я прочитал на первой полосе газеты «Хандельсблад», что Айаан Хирси Али скрывается. К счастью, мое имя не было упомянуто. Я по-прежнему живу дома, большое спасибо, и надеюсь, что так будет и дальше.
Из разговора с Тео ван Гогом на съемочной площадке его последнего фильма «06/05»Тем роковым утром Тео ван Гог ехал на велосипеде в свой офис в южной части Амстердама, чтобы заняться монтажом фильма «06/05», триллера в хичкоковском стиле об убийстве эксцентричного популиста Пима Фортейна, едва не ставшего премьер-министром. Это был фильм, нехарактерный для ван Гога. Триллеры не являлись его коньком. Но он давно был одержим мыслями о Фортейне, убийство которого 6 мая 2002 года вызвало необычную вспышку горя, гнева и чуть ли не религиозной истерии. Человек, которому предстояло в скором времени стать премьер-министром, Ян Петер Балкененде, не одаренный богатым воображением, искал подходящие слова, чтобы описать ситуацию. Все, что он смог придумать: «Это не по-голландски».
Фильм ван Гога выстроен вокруг сложной теории заговора, в котором замешана секретная служба под руководством толстого гея с накрашенными губами, американские торговцы оружием, политики крайне правого толка и сексуальная активистка движения за права животных, турчанка по происхождению. Ван Гог так и не увидел свой фильм законченным. Заговор, мягко говоря, неправдоподобен, но картина голландского общества в его постмультикультурном смятении выглядит убедительно. Премьер-министру, кальвинисту из провинциального городка, может показаться, что это «не по-голландски», но такова жизнь в конгломерате Амстердама, Гааги и Роттердама, в районе массовой иммиграции и американской поп-моды, где зеленые поля быстро исчезают под все новыми слоями бетона. Ван Гог уловил угрозу, бурлящую под спокойной поверхностью, угрозу, которая может внезапно вылиться в акт бессмысленного насилия.
