Не мешает знать и маленькому слушателю: быль эта про отшельника и медведя подобна притче. Ведь выходит, что зверь лесной — это вражья ненасытная сила, и надо сносить её из года в год как наказание Господне, побеждая исподволь снисхождением своим и терпением; глядишь, и прорастёт когда-нибудь в мохнатом сердце семя уважения к человеку… Но смекай и то, что чаемого можно и не дождаться. А что, если взбесится зверь, бросится в ярости на своего же кормильца? Так не надёжней ли загодя выйти на него с рогатиной, да не одному, а всем миром выйти?..
Как тут поступить-то, какой путь избрать? Думают о сём мудрые мужи, пусть задумаются и дети.
Может, один лишь маковецкий пустынник и знает, и подскажет нам, какой путь изберём.
VII
Сверх ожиданий митрополит Алексей вернулся в Москву скоро, в том же самом 1357 году, когда ушёл в Орду. Привезённая им весть об исцелении царицы Тайдулы была встречена с такой радостью (за него, конечно), как будто не ханша выздоровела, а кто-нибудь из своих, из великих княгинь.
Другая весть, пришедшая в Москву по пятам митрополита, была совсем иного свойства, она вызвала тревогу, и немалую. Ордынский хан Джанибек, сын Тайдулы и Узбека, убит. Причём убит совсем нехорошо — одним из своих сыновей.
Великая сила — привычка. Теперь, после знобкого, как снег за шиворот, известия, многим казалось, что при Джанибеке житьё русскому человеку было в общем-то терпимое, не то что при его отце. Правил он в Сарае пятнадцать лет, и как будто грех было особо обижаться на покойного, по крайней мере Москве. К её князьям он мирволил, им отдавал владимирский престол. Ещё неизвестно, кто его сменит и чего ждать от нового хана, куда его занесёт.
Погибель Джанибека осмыслили как неумолимый суд за его старые грехи: вспомнилось, что когда-то он взошёл на трон, перешагнув через тела убитых братьев, — вот и позднее возмездие за невинно пролитую кровь.
Вскоре из пересудов взрослых Дмитрий узнал кое-что о дворцовом перевороте в Золотой Орде. Незадолго до смерти Джанибек ходил походом на Тебризское царство (нынешний Азербайджан), завоевал его и, оставив одного из сыновей, Бердибека, управителем края, отбыл в Сарай. Но в пути хан заболел. О том, какого рода была его болезнь, сообщает одна-единственная из русских летописей — Рогожская: Джанибек, сказано здесь, «от некоего привидения разболеся и взбесися». Подробность очень живописная при всей её краткости. Возможно, это была белая горячка, возможно, какой-то иной род помрачения ума.
О болезни отца сообщили Бердибеку, он срочно приехал и по наущению одного из своих темников повелел лишить отца жизни.
В Сарае такой поступок понравился далеко не всем. Не говоря о влиятельных и самолюбивых эмирах, у Бердибека имелась ещё и целая дюжина братьев — от разных жён покойного. Родовая тёмная привычка и подсказка единомышленников помогли отцеубийце стать и братоубийцей — он не пощадил ни одного из двенадцати. В воздухе ещё пахло кровью, когда на парчовых подушках разлёгся новый повелитель Золотой Орды. Да, он не первый из Чингисидов пришёл к власти кровавым путём. Так поступал его отец, так поступал его дед, так поступили бы с ним его братья, если бы он не поступил с ними так. Что говорить, так почти всегда поступали у них в роду, начиная от равного богам Чингиса — Темучжина. Он просто пролил сейчас немного больше крови, чем другие при подобных хлопотах, но тем дольше должны будут его помнить под этим небом.
По заведённому непреложному правилу все русские князья-данники обязаны были ехать на поклон к новому хану, да с подарками богатыми, да поскорей, чтобы не оказаться в числе отставших. А приехав, нужно было умело делать вид, что всё происшедшее — в порядке вещей и что было бы просто немыслимо видеть теперь на троне кого-нибудь иного, а не Бердибека.
Ивана Ивановича хан принял как друга дражайшего — прямо оторопь брала от пышности приёма, начиная с того, что торжественная встреча великого князя состоялась ещё на подступах к Сараю, на устье Ахтубы, а оттуда его провожали до столицы «со всякою честию и довольством». Опытные гости, отвечая взаимностью на восточное радушие, знали, что расслабиться нельзя, потому что встреча такая ничем не отличается от поведения ордынцев в бою, когда они, ещё и не сблизившись с врагом, вдруг пускаются наутёк и бегут до тех пор, пока преследователь не выдохнется, распалённый погоней и гордостью от даровой победы, и тогда они разворачивают коней.
Молодой хан был приветлив до конца и сохранил за отцом Дмитрия звание великого владимирского князя.
Когда Иван Иванович возвратился в Москву, в его свите был и опальный боярин Василий Вельяминов. Из Рогожской летописи известно, что встреча великого князя с бывшим московским тысяцким произошла в Орде. Два года уже миновали после загадочного убийства Алексея Хвоста. Ропот московских чёрных людей и части боярства против Вельяминова как возможного подстрекателя к убийству поутих.
Теперь семейство Вельяминова заново устраивалось и налаживало прежнюю безбедную жизнь в своём родовом боярском гнезде, внутри крепостных стен. У Василия Васильевича было три сына — Иван, Микула и Полиевкт, ребята одного поколения с Дмитрием и как-никак его двоюродные братья. Наверняка он игрывал с ними в различные детские игры, хотя известно, что ребятишки в тот век, причём не только княжеские и боярские, но и простолюдинов, вели жизнь достаточно замкнутую, редко отлучаясь от родительских подворий.
Имелись у Дмитрия сверстники и в других кремлёвских домах — в семьях знатных служилых людей московского князя. У подножия Боровицкого холма, возле угловой стрельницы, размещалась усадьба бояр Акинфовичей, названных так по знаменитому основателю их рода Акинфу Великому. На той усадьбе подрастали три братца, мал мала меньше: Федя по прозвищу Свибло, или Швиблый, то есть шепелявый, Ваня Хромой и Алексаша, прозванный Остеем. Прозвища и в боярских семьях были в большом ходу, обычно их давали ещё в детстве, иногда сами родители, иногда соседская злоязыкая, падкая до всякой свежей дразнилки малышня. Прозвища с годами не забывались, но ещё прочнее прирастали к своим жертвам, которые, кажется, и не очень-то горевали по этому поводу. Московский народ был быстр и остёр на язык, сметлив на всякий речевой обыгрыш, под настроение не щадил ни кума, ни свата, ни родного брата. Словом сшибали спесь, словом давали тычка, словом в краску вгоняли; на испуг, на выдержку, на обидчивость и находчивость проверяли словом же. Зато каждый привыкал с детства не лезть за словом в карман: он тебя плюхой, а ты его рюхой. Цепкое да меткое словцо служило отдушиной в неласковой жизни.
Прозвище подчёркивало в каждом его неповторимость. К примеру, того же Федю Свибла не спутать было заочно с другим юным Фёдором, тоже Андреичем, сыном боярина Кобылы, потому что того на всю жизнь Кошкой нарекли. Ещё одного маленького Фёдора, также кремлёвского жителя, прозвали Беклемишем. Квашнёй, Белеутом, Плещеем кликали других боярских сынков, а в дому у боярина Дмитрия, по прозвищу Зерно, подрастал мальчик Костя, имевший уличное имя Шея. Кошка, Квашня, Шея — это ещё что, одного боярского сынка и Собакой обзывали, а ничего, перетерпел, вырос, даже занял место среди мужей княжого совета.
