– Алексей Петрович, – спрашивал господин Фадеев, – с тех пор как вы оставили пост командующего, война на Кавказе идет с переменным успехом и конца не видно.
– Что делать, уважаемый Андрей Михайлович, на все воля Божья. Если бы русские только побеждали, то война была бы уже закончена. На Кавказе много нерешенных проблем, – заметил генерал Ермолов.
– Вы, верно, знаете, что уже лет семь как у власти, в качестве третьего по счету имама Дагестана, находится Шамиль, который сумел объединить под своими знаменами дагестанцев и чеченцев. Сильная личность, скажу я вам. Мы о нем много наслышаны. Всю подконтрольную ему территорию Шамиль пытается заставить жить по законам шариата. Это идет вразрез со старинными горскими обычаями и христианским верованием других горцев. Грузия и Армения никогда не подчинятся исламу. Конфликт неизбежен. Что вы думаете об этом, Алексей Петрович?
– Я слышал, что Шамиль писал царю просьбу, где просил об одном: не мешать горским народам драться между собою. По его словам, храбрейший из них станет победителем, необузданные смирятся, власть и порядок восторжествуют, и тогда будет, с Божьей помощью, общее спокойствие. Вот вам и ответ.
– Значит, он просит русское правительство стать всего лишь наблюдателем того, что происходит между горцами, в то время как грузинские князья ищут у русского царя защиты…
Далее господин Блаватский не мог слышать заинтересовавшего его разговора, так как шел вслед за Еленой и уже спустился вместе с ней в сад.
Искусство садовника, трудившегося у Фадеевых, поражало взгляд продуманной красотой. Сад утопал в розах, которые росли везде: пышными букетами вдоль дорожек, стелющимся ковром; создавали причудливые клумбы; ползли по стенам дома и забора, формируя красочные перегородки и распространяя по саду волшебный, нежный, пьянящий аромат. Господин Блаватский шел рядом с Еленой, восхищался розами, а она рассказывала ему о бабушкиных ботанических экспериментах. Затем их беседа перетекла в другое русло и, казалось, приняла живой, увлекательный характер.
– Скажите, Никифор Васильевич, вы у себя дома проводите музыкальные вечера? – со всей серьезностью спросила вдруг Елена, желая поговорить о музыке. Она плохо представляла, где живет и как проводит свободное время генерал.
– Нет, барышня. Во-первых, я в Тифлисе нахожусь временно и не имею возможности собирать общество. Во-вторых, с тех пор как я овдовел, я веду затворнический образ жизни, мало кого принимаю и музыкальных вечеров не устраиваю, – терпеливо объяснил Блаватский свое положение.
– Извините, я глупость спросила. А вы давно овдовели? – задала нескромный вопрос Елена, не скрывая детского, искреннего любопытства.
– Два года уж прошло, – произнес генерал неохотно.
Действительно, жена господина Блаватского два года назад внезапно умерла от скоротечно развившейся болезни. Детей у супругов не было, поэтому они наслаждались и восхищались только друг другом. Генерал любил свою жену и, может быть, поэтому в первый год после ее смерти оставался к прекрасному полу совершенно безразличен. Временами на него находила тоска. Тогда, казалось, он бы многое отдал, лишь бы вновь пережить минуты счастья, которые однажды подарила ему судьба. Обнять, поцеловать свою жену, почувствовать в своей руке ее нежные ладошки, маленькие, почти детские пальчики, услышать ее ласковый, слегка картавящий голосок, звонкий смех или приятное шуршание ее шелкового платья за дверью, когда она, бывало, проходила по коридору.
Однако время и камень точит. Постепенно мужская природа стала заявлять о себе все громче и громче, и генерал начал задумываться над новой женитьбой. Но в его почтенном возрасте сделать правильный выбор оказалось столь же сложно, как и в молодости, так как вдовушку с детьми ему брать не хотелось, а девицы, близкие к нему по возрасту, выглядели ничуть не лучше вдов. Поэтому генерал решил положиться на судьбу и предоставить ей право выбора.
– Да… два года, это большой срок, – отметила как «знаток жизни» Елена. – Я вам сочувствую. А вы никогда не задумывались над новой кандидатурой жены, например, совсем молодой девушки, которая могла бы радовать вас как дочь?
– Гм, – крякнул генерал, взглянув на Елену своими круглыми, «удивляющимися» глазами, которые выразили еще большую степень удивления. Благодаря этому взгляду его удивление словно повисло в воздухе. Генерал был несколько озадачен вопросом, не зная, как лучше ответить, поскольку перед ним стояла совсем юная, незамужняя девушка. – Нет, право… я думал, разумеется… – ответил он сконфуженно, – но не столь основательно… чтобы делать решительные шаги.
Елена, чувствуя, что разговор плавно перетекает в нужное направление, неожиданно для себя спросила:
– А я вам нравлюсь?
Господин Блаватский застыл в недоумении. Вопрос был задан коротко и прямо, поэтому требовал вразумительного, желательно короткого ответа. Долю секунды он рассуждал, но тут же собрался с мыслями, вышел из ступора и «потек» плавной, аккуратной речью, обходя острые углы:
– Я готов выразить вам свои чувства восхищения, мадемуазель, – растягивая и подбирая необходимые слова, ответил генерал. – Вы еще столь юны, что я не осмеливаюсь сказать вам больше, чем требуют правила приличия. Я восторгаюсь вами. Вы белокурый ангел, который неожиданно влетел в комнату и зазвенел своим серебряным голоском, словно колокольчик. Я восхищен вами, смею вас уверить!
Блаватский взял ее руку, поднес к губам и поцеловал в ладонь. Елена не отнимала руку от его губ и с какой-то детской непосредственностью и любопытством глядела, как он покрывал поцелуями сначала ее запястье, потом пальцы, целуя их по одному, затем вновь ее ладонь. Ей было забавно и смешно наблюдать такое выражение почтения, даже немного неловко.
– Ой, что вы делаете? – с детской наивностью воскликнула девушка.
– Я целую вашу ручку, мадемуазель. Я вами совершенно очарован. Вы сущий ангел, прекрасный не распустившийся бутон. Как эта белая роза… – он протянул руку к кусту белой розы, сорвал цветок и преподнес его Елене.
– А вы на мне женитесь? – неожиданно спросила девушка, перебив увлекшегося комплиментами гостя.
Генерал вновь замер. Он на мгновенье задумался, но быстро пришел в себя и выговорил:
– В этом случае мне будет оказана большая честь с вашей стороны, мадемуазель. Но смею ли я надеяться?
– Разумеется, Никифор Васильевич. Если дедушка с папенькой позволят, – обнадежила его Елена, присев в реверансе.
Вообще-то Елена могла произвести впечатление, когда хотела. Она прекрасно пела, танцевала, играла на фортепьяно и конечно же была непревзойденной собеседницей. Казалось, неизвестных тем для разговора для нее просто не существует. Кроме того, она умело подмечала чьи-то слабости или странности и остроумно подшучивала над ними. Многие восхищались ее искрометными колкостями, – но лишь тогда, когда это их не касалось. Другие опасались ее остроумия, а подчас и довольно злых насмешек. Прозвища, которыми она «метила» людей, прилипали к ним навечно, как татуировка. Смыть их впоследствии было невозможно никакими средствами. За свои выходки Елене частенько здорово доставалось, но она ничего не могла с собой поделать, оставаясь такой, какая есть, – взбалмошной и «неудобной».
