Солнце поднялось высоко, и тени, которые отбрасывали зубчатые стены форта Святого Иоанна, прикрывающего с юга вход в гавань, укоротились настолько, что едва доставали до кромки воды. Под защитой высокого мола ожидало своей очереди на погрузку два десятка торговых судов, среди которых резко выделялся норманнский когг,[7] неизвестно какими судьбами занесенный сюда из далеких северных морей. В окружении круглобоких нефов и неуклюжих галер он выглядел как благородный олень, случайно выскочивший на лужайку, где пасется стадо коров.
По многолетней морской привычке Понше глянул на качающихся на волнах чаек и удовлетворенно кивнул: «Если чайка села в воду, жди хорошую погоду; чайка бродит по песку – моряку сулит тоску». Для того чтобы убедиться в своей правоте, он посмотрел на небо. Разбросанные по лазурному небу небольшие стайки кучевых облаков также свидетельствовали о том, что в ближайшие дни сильные ветры не предвидятся. Мистраль – северный весенний ветер, которого провансальские моряки боятся пуще пиратов, успокоился как раз на Святое воскресенье, а это с незапамятных времен было сигналом к началу весенней навигации.
Но начинать дальнее плавание вчера, в понедельник Светлой седмицы, мог только умалишенный. Жители города, а в особенности привычные к пьянству моряки (запасы вина на борту частенько заменяли быстро протухающую питьевую воду), к богоугодному пасхальному разговению подходили столь основательно, что во всем Провансе – да что Провансе, во всем Бургундском королевстве – найти человека, не мучающегося в этот день похмельем, было мудрено.
Капитан Турстан, убеленный сединами морской волк, который доставлял в Святую Землю еще доблестных рыцарей христианнейшего короля франков Филиппа-Августа, назначил отплытие назавтра, сочтя, что день святого Мартина будет во всех отношениях благоприятным для начала долгого и, что греха таить, далеко небезопасного путешествия. Море за Сицилийским проливом кишело пиратами, и, чтобы не подвергаться опасностям одиночного плавания, нужно было успеть в Мессину не позднее дня святого Марка, пока оттуда не ушли на остров Корфу паломнические конвои.
Пришвартованный к пирсу неф принимал путников и грузы в четыре потока. На корме портовые грузчики-дебардье с помощью деревянного журавля перегружали с подогнанных телег прямо в трюм большие квадратные тюки – гильдия мыловаров отправляла в Мессину тридцать возов наваренного за зиму мыла. Их ароматный товар не имел себе равных во всем Средиземноморье и пользовался большим спросом не только на Сицилии и в Апулии, но также в Греции, Тунисе и Египте.
Правее, на полуюте, грузились зафрахтовавшие четвертую часть нефа тамплиеры. Они отправляли в Иерусалимское королевство тридцать обученных боевых коней нормандской породы, для перевозки которых их собственная галера «Фалько» была слишком мала. Сопровождая бесценных животных, каждое из которых стоило целого состояния, на «Акиле» должны были плыть пять братьев-рыцарей со своими оруженосцами и сержантами. Кроме того, их сопровождали три светских рыцаря-собрата со свитой, которые прибыли в Марселлос из графства Блуа, а также многочисленные слуги.
Понше понаблюдал за тем, как конюхи в темно-бурых одеждах из грубой холстины заводят храпящих и фыркающих животных, заботливо укрытых попонами, по широким сходням внутрь через специальные ворота в бортах, которые на венецианский манер назывались юиссы. Тут же мусульманские рабы под зорким оком сержанта-надсмотрщика таскали мешки с фуражным зерном – хозяйственные братья предпочитали запасаться на всю дорогу урожаем с собственных полей, а не тратиться в чужеземных портах, где, как известно, все обходится втридорога. Понше извлек из поясной сумки свиток, врученный ему вчера капитаном, который, в свою очередь, получил его от старшины гильдии, и погрузился в изучение перечня грузов. «Когда закончится погрузка, – подумал он, – нужно будет обязательно зайти к ним в отсек и под видом заботы о том, хорошо ли устроились на вверенном ему корабле достославные воины-монахи, тщательно пересчитать коней, братьев, слуг, мешки и прочий груз. А ежели их там окажется больше, чем указано в судовой сказке, то немедля потребовать дополнительной оплаты». Как помощник капитана Понше имел пять сотых долей от прибыли и поэтому был кровно заинтересован в том, чтобы гильдия получила сполна за каждую запасную подкову и каждый пучок сена, доставленные из Марселлоса в столицу Иерусалимского королевства, город Акру.
Помощник капитана подошел к краю причала и зашагал вдоль борта. При этом у самой кормы обнаружился пятый погрузочный поток – по швартовому канату на борт нефа деловито взбиралась большая черная крыса. Вторая ждала на земле и, глядя на подругу, нетерпеливо попискивала. «А эти куда собрались? – удивился Понше. – Тоже по святым местам?» Однако война с грызунами на виду у команды и портового люда была ниже его почти капитанского достоинства, и он, сделав вид, что ничего не заметил, важно прошествовал мимо.
Чуть дальше, на полубаке, по сходням, перекинутым через борт, шла погрузка незнатных паломников. В толпе простолюдинов, рвущихся вперед, чтобы занять лучшие места, мелькали крестьянские рубахи, бургерские камзолы и монашеские рясы. Чуть в стороне колобродили давешние студиозусы.
Доступ на неф преграждали четверо матросов во главе с палубным офицером, который тщательно проверял таблички, свидетельствующие об уплате проезда и портовой пошлины, а кроме того, удостоверялся, что все путешественники имеют на руках двухнедельный запас продуктов. Как раз сейчас он вежливо, но твердо преграждал путь откормленному послушнику-бенедиктинцу, который, по зловредной манере монастырской братии, привыкшей всегда и во всем полагаться на подаяния паствы, не позаботился о хлебе насущном.
– Ну пусти, мил человек… – бубнил на одной ноте, словно не понимая, о чем идет речь, послушник. – Мое место оплатил сам его преосвященство епископ!
– Никак невозможно, уважаемый! – раз, наверное, в десятый отвечал офицер. – Не положено у нас без провианту.
Озлобленная задержкой толпа надавила и вытолкнула упрямого монаха из очереди, словно пробку из горлышка бутылки с игристым анжуйским вином, коим мэтр Понше так неосмотрительно злоупотребил в Великий праздник. В освободившийся проход ринулись сразу два паломника с нашитыми матерчатыми крестами. Они раскрыли перед офицером мешки, демонстрируя припасенные в дорогу сухари, солонину, репу и горох, и, получив разрешение, загрохотали деревянными башмаками по сходням.
Предоставив офицеру самому управляться с неизменно скандальной толпой простолюдинов, помощник капитана проследовал в сторону носовой башни, где с причала на палубу поднимался богато украшенный трап с ковровой дорожкой и резными перилами, предназначенный для приема богатых негоциантов и благородных господ. Для них в носовой части нефа были устроены отдельные каюты, а на шкафуте – перед мачтой, там, где качка ощущалась меньше всего, – раскинуты палубные шатры. Шестеро мускулистых мавров подносили к трапу богато украшенный портшез. Носильщики осторожно опустили свой драгоценный груз и откинули парчовую занавесь с расшитыми золотой нитью райскими птицами. Из портшеза вышла дама, которую сопровождали две прислужницы и четверо дюжих охранников с тяжелыми фальшонами. «Мужа рядом нет, – отметил Понше, одновременно с этим радушно кланяясь пассажирке. – Нужно в списках поглядеть. Мало ли что – путь-то неблизкий, глядишь, и сговоримся вечерок-другой скоротать». К досаде, рассмотреть лицо дамы не удалось – она была плотно укутана в большой шелковый платок.
