Тусклые глаза Доминго ожили, обычно спокойное, безмятежное лицо исказилось гневом.
— Был там один такелажник… волосатое животное с гнилыми зубами, который… — Доминго поперхнулся и прикусил губу. — Как-то вечером он застал меня врасплох, когда меня тошнило от качки, и я свесился за борт… — Мальчик крепко зажмурился. — Он прижал меня к поручням, сдернул штаны и все совершил прямо там. Прямо там!
Лицо Доминго потухло так же внезапно, как оживилось, голос опять стал монотонным.
— Остатка путешествия я не помню, но когда мы причалили в Венеции, меня выкинули с корабля. — Он топнул ногой. — Венеция нисколько не хуже Кадиса. Я могу с таким же успехом чистить карманы здесь, как и там.
Мы с Марко переглянулись, и он дружески пихнул Доминго в бок.
— Я рад, что ты оказался с нами. Когда моя мамаша-шлюха испарилась… Сколько же мне тогда было? Около пяти. Без тебя мне пришлось бы голодать.
Марко всегда величал свою мать шлюхой. Разумеется, она таковой и была, но его это нисколько не трогало. Ранило другое: его она бросила, а сестренку-двойняшку Руфину сохранила. Мать понимала, что благодаря копне рыжих волос за Руфину на улице будут предлагать высокую цену. С тех пор Марко ни одну из них не видел, но считал, что если бы повстречал сестру, то мог бы спасти ее от окончательного падения.
— Грязная путана вышвырнула меня вон, а Руфину превратила в проститутку. Но мы еще посмотрим! Пусть она знает, что я не умер и отберу у нее сестру! — Марко едва мог прокормить себя, но это не мешало ему мечтать. Он постоянно с надеждой окликал рыжеволосых проституток: «Руфина!» И частенько получал за это оплеуху.
Мы ни разу не говорили о том, что уличные проститутки живут недолго. Тот факт, что за десять лет Марко не встретил ни мать, ни Руфину, не предвещал ничего хорошего. Десять лет — это десять лет, и мы прекрасно знали, что проститутки мрут как мухи — от болезней, голода, побоев, пьянства и отчаяния. В Венеции было очень мало пожилых проституток — только молодые и мертвые. Но эту очевидную истину в присутствии Марко никто не высказывал.
Когда мать оставила плачущего сынишку в порту и скрылась с Руфиной, рядом оказался Доминго и дал ему корку хлеба.
— Ты жалко выглядел в тот день, — объяснил он. — Трясся, ревел и звал: «Руфина! Руфина!»
— Я не плакал!
— Рассказывай! Чуть глаза не выскочили от рева. Когда вас разнимали с Руфиной, вы так вцепились друг в друга, что мать ее едва оторвала. И пока тащила за руку прочь, девчонка не переставала кричать: «Марко! Марко!» У вас обоих был жалкий вид.
Губы Марко дрогнули, и он пробормотал:
— Нам было всего по пять лет.
— Знаю. Поэтому я тебя накормил.
Доминго стал учить Марко выживать на улице, как сам Марко потом обучал меня. К тому времени, когда Доминго исполнилось двенадцать, его угрюмое прыщавое лицо примелькалось по берегам бухты, и один из торговцев рыбой поручил ему убирать свой прилавок, а за это давал рыбьи головы и хлеб. Доминго честно выполнял свои обязанности. Спокойная манера вести себя понравилась торговцу, и тот сделал его своим учеником.
Мальчику повезло, но это возмутило брата его благодетеля Джузеппе, того самого, что подметал на кухне дожа: урод не мог стерпеть, если кому-нибудь улыбалась удача. От Джузеппе постоянно разило вином и потом; он был ленив, неопрятен и злобен. Его волосы поседели, и при ходьбе он слегка горбился. Когда-то он мог добиться успеха, но его время ушло, и он это прекрасно понимал.
Джузеппе был из тех людей, которых настолько одурманила выпивка, что они сдались, больше ни к чему не стремились и лишь проклинали мир. Он был жалок, но слишком злобен, чтобы вызвать сочувствие. К тому же бравировал своими неудачами, словно они служили оправданием всем его пакостям. Джузеппе придерживался философии, прямо противоположной той, что исповедовал старший повар, считавший личную ответственность самым важным в мире.
Старший повар терпел Джузеппе ради его брата, торговца рыбой — приличного человека, у которого мы часто скупали дневной улов. Джузеппе узким разрезом глаз и красным от лопнувших сосудиков крючковатым носом походил на рептилию. А брат больше напоминал амфибию своим добродушно-лягушачьим видом. Торговец рыбой был миролюбивым человеком и не мог утихомирить брата, злившегося, что тот взял в ученики Доминго. Джузеппе часто исподтишка давал мальчишке тычок и больно щипал за нос. А называл не иначе как подкидышем.
— Почему Джузеппе так тебя ненавидит? — как-то спросил Марко.
Товарищ пожал плечами и отвернулся.
— Джузеппе есть Джузеппе.
Единственное, чем удавалось разговорить Доминго, был Новый Свет. Он любил повторять рассказы, услышанные в порту Кадиса.
— Новый Свет населяют люди с золотистой кожей, которые не носят никакой одежды, кроме синих перьев в волосах, — сообщил он друзьям. — Им легко живется на плодородной зеленой земле. Спелые манго падают к их ногам, а рыба выскакивает из воды прямо в руки, — вздыхал он. — Представьте себе, целый день качаться в гамаке и наедаться сладостями… — И мечтательно смотрел на море.
Марко напрягал воображение и добавлял волнующие подробности:
— Женщины в Новом Свете танцуют без одежд, и у каждой по три груди. — Доминго недоверчиво косился на него, но тот продолжал: — Все берега завалены золотыми самородками, а в лесах водятся удивительные создания, которые выполняют любое желание человека.
Доминго опускал глаза и тихо смеялся, но Марко не сдавался.
— Правда, правда. Я ведь тоже разговаривал с матросами.
Я понимал, куда он клонит. Марко хотел разжечь во мне интерес, чтобы я стал моряком и уплыл с ним в Новый Свет. И еще он часто говорил, что намерен взять с собой Руфину и помочь ей начать новую жизнь. Бедный Марко — ему не требовалось так подстегивать свою изобретательность и соблазнять меня. Я уже и сам представлял великолепное житье за далеким горизонтом. И надеялся, что в Новом Свете все унизительное, случившееся в начале моего пути, останется позади и я заживу достойной жизнью с Франческой. Франческа неизменно присутствовала в моих мечтах.
Впервые я заметил ее на Риальто и решил, что девочка одна. Но затем толпа отхлынула и я увидел дородную мать-игуменью. Она стояла у прилавка торговца пряностями, собираясь купить мешочек с черным перцем, поводила носом, как кролик, и по ее застывшему лицу было ясно, что она будет сбивать цену до последнего. Франческа держалась неподалеку, помахивала корзиной и улыбалась прохожим. Ее милая улыбка меня очаровала, задела за живое и больше не отпускала. У нее были прекрасные зубы, сверкавшие белизной на чистом смуглом лице.
Маленькая черная вертлявая собачка понюхала край ее одеяния, Франческа нагнулась и погладила животное. Я услышал ласковые слова, и собачка ткнулась носом ей в руки. Франческа обернулась — не видит ли ее мать-игуменья, — затем быстро достала из корзины колбасу и протянула собачке. Та мгновенно проглотила кусок и посмотрела на девушку с откровенным обожанием. Франческа рассмеялась, и от ее смеха перед моими глазами возник луг в полевых цветах.
