Она порой высказывала свои опасения мистеру Митфорду, на что тот отвечал: «Гм…» и требовал новую газету.
Томми рос под влиянием спутавшихся в клубок религий и верований, и в конце концов нажил себе один лишь неподотчетный страх. Ему казалось, что наказание подстерегает его повсюду — страшно было кидаться в уток камнями, страшно было оставить дома нужную тетрадь, страшно было забыть поблагодарить маму за ужин, надеть футболку с черепами, не знать слов молитвы. Ужасно, почти смертельно страшно было влезть в драку, и вообще — ударить человека, огрызнуться, сказать резкое слово. Страшно было огорчить родителей, сорвать ветку с куста или поморщиться от церковного вина.
Конечно, Томми приводилось ломать ветки и драться, и футболку с оскаленным черепом он все-таки приобрел, но каждый раз, когда он переступал невидимую черту, ему становилось не по себе.
Религиозный дух, который миссис Митфорд усердно хранила в доме, держал Томми за глотку. В раннем детстве он часто плакал по ночам, потому что во снах видел себя то в адском пламени, то превращенным за грехи в муравьишку, то похищенным инопланетянами — миссис Митфорд считала, что те охотятся за особо одаренными детишками, чтобы изучить их мозг, а Томми часто называли одаренным.
Продраться сквозь опасную и благочестивую оборону матери было настолько сложно, что Томми пасовал. Он ни разу не позволил себе дотронуться до сигареты или выпить ликера, он ни разу не ночевал у друзей и не возвращался домой позже десяти. До пятнадцати Томми легко мирился со своим послушанием, но теперь ему было почти семнадцать — возраст, когда все вокруг словно с цепи сорвались и выглядели при этом превосходно. Берт Моран курил траву, Минди и Стефани устраивали вечеринки с коктейлями, Курт Лембек лечился от триппера, Карла Нобл не ложилась спать, не выпив рюмки, а Алекс Митчелл научился пускать колечки…
Томми чувствовал, как смутное недовольство своей жизнью постепенно превращается в требование выразить протест. Ему хотелось высказать матери все, что он думает о ее гребаном политеизме, о том, что убийство кота — самое подлое, что она могла сделать, что не стоило резать его модную футболку в лоскуты, и что он, Томми Митфорд, уже взрослый человек, взрослый парень, которому плевать на рай и ад, и на инопланетян, пожалуй, тоже.
Он шел по Речной улице, засунув руки в карманы толстовки и от злости то и дело прикусывал губы. Мысленно он вел диалог с миссис Митфорд, и его лицо странно искажалось — Томми не умел скрывать эмоции.
Выглядел напуганным, когда пугался, растерянным, когда терялся, расстроенным, когда расстраивался.
Неплохо было бы научиться держать себя так, как держится Хогарт, подумал Томми. Переживать все внутри, а снаружи быть совершенно спокойным. Если бы какой-нибудь дурачок подскочил во время свидания, Томми вряд ли смог бы просто показать глазами на дверь. Наверное, он растерялся бы, вскочил, принялся знакомить свою девушку с дурачком, делиться своей пиццей и заминать нелепую ситуацию изо всех сил.
Ему снова представилось лицо девушки — миленькое и раскрасневшееся, с сухими губами, потрескавшимися от жара.
Томми поежился. Теплая постель, чай и тонна лекарств — он всегда болел только так. Мать ни за что не отпустила бы его больного на свидание, даже если бы это было последнее свидание в его жизни.
Наверное, ей пришлось тайком убежать из дома.
Поднимаясь по ступенькам крыльца своего дома, Томми с тоской подумал: вокруг столько парочек. Они творят безумства, встречаются на задних рядах кинотеатров, целуются в коридорах школы, нежничают и делятся друг с другом завтраком. Карла и Алекс тоже скоро образуют уютную парочку — Томми знал, что Алекс неравнодушен к Карле уже год, и вся его бравада и напускная взрослость — все ради нее. Карла знает об этом и наверняка ломается только для виду. Как она сказала — никогда не будет стелиться перед парнем…
Может, уже сейчас, пока Томми снимает кроссовки, Алекс с Карлой лежат в кровати, и он обнимает ее бедра, целует ее живот, а она пытается обхватить ногами его плечи и заставить спуститься ниже.
А может, это происходит давно и регулярно — Карла и Алекс постоянно остаются вдвоем.
Ну вот и все. Томми, ты выброшенный за борт придурок с блокнотиком в кармане.
— Томми?
— Да, мама. — Он выпрямился и аккуратно повесил ветровку.
— Четверть одиннадцатого.
— Я немного задержался.
— Я могла уже давно лежать в постели, Томми. Если я не высплюсь, у меня поднимется давление.
— Хочешь, подогрею молоко?
Томми пошел на кухню, а она следом, шлепая мягкими тапочками и придерживая на груди разъезжающийся мягкий халатик.
— Я уже не засну, — пожаловалась она, села и молча смотрела, как Томми открывает холодильник, наливает молоко в кружку и греет его на медленном огне. — Утром будет ужасная головная боль.
Черт тебя возьми, подумал Томми, сцепляя зубы. Утром ты поднимешься разбитой, будешь требовать задернуть шторы и принести таблетку, а когда я уберусь в школу, примешься болтать по телефону с тетей Лорой и мазать лицо жирным кремом, а потом спустишься вниз и усядешься смотреть утренние шоу, поглощая фисташковое мороженое.
Однажды Томми, весь измученный чувством вины, от расстройства забыл телефон, вернулся за ним домой и застал эту картину.
— Погода меняется, — отхлебывая молоко, сказала миссис Митфорд, — не расстраивай меня, Томми, я тяжело переношу эти перемены.
— Извини, — сказал Томми.
Наклонился и поцеловал ее в теплую макушку.
Он пойдет в душ, а она будет сидеть здесь и ждать, пока он закончит и уберется в свою комнату, и только после этого отправится спать.
— Мне дали роль в пьесе, — сказал Томми. — Не очень значительную, но…
— Надеюсь, ничего жуткого? — спросила миссис Митфорд. — Когда актер играет, он программирует свою реальную жизнь. Нельзя играть маньяков, убийц, собственную смерть, несчастные случаи. Любая роль оставляет отпечаток на личности актера. Как думаешь, почему Мэрилин Монро покончила с собой? Сцена сожрала ее энергетику подчистую. Я бы не хотела, чтобы с тобой случилось что-то подобное.
— Я играю статую, — устало сообщил Томми, — она не шевелится и не разговаривает, так что программировать там нечего.
— А вдруг тебя парализует?
— Вряд ли. Не волнуйся, мам, это крошечная роль.
И все-таки по лестнице наверх он поднимался с тяжелым чувством неизбежного.
Холодок поднимался по спине, словно и в самом деле подкрадывался сзади кто-то, кто с хрустом переломает Томми позвоночник и превратит в беспомощное бесчувственное тело.
Я не тело, думал он, засыпая, я — человек. Взрослый человек… Я поступлю в колледж и буду писать отличные статьи… и красивые поклонницы тоже будут ждать меня по два часа. Потом я приеду на встречу выпускников, Минди увидит меня и подойдет с бокалом шампанского… Карла тоже приедет, у них с Алексом будут дети. Я буду получать четверть миллиона в год, куплю две машины, заведу кота… А Хогарт, наверное, станет игроком Высшей Лиги…
