— Почему они говорят, что я теперь не барышня?
Я гладил ее личико и не знал, что сказать. Она больше и не спрашивала. Стала отковыривать с моих штанов комья глины и объяснила:
— Я стираю тебе штаны.
Перед ужином матушка подошла к двери отцовой комнаты и спросила:
— Еду подать в постель?
Он ответил:
— Я выйду.
Отец вышел из комнаты, держа в трех пальцах керосиновую лампу. Она мигала, половина его лица была видна, половина — в темноте. Он шел согнувшись и беспрерывно кашлял. Сел и спросил:
— Отдал долг?
Я, понурив голову, ответил:
— Отдал.
— Хорошо, хорошо.
Он посмотрел на мои плечи и добавил:
— Тебе коромысло натерло.
Я ничего не сказал, украдкой посмотрел на матушку и Цзячжэнь: они со слезами в глазах глядели на мои плечи. Отец медленно принялся за еду. Поел немного и положил палочки, отодвинул чашку. Помолчал, а потом заговорил:
— Наши предки сначала завели цыпленка. Когда он вырос, то превратился в гуся. Гусь вырос и превратился в барашка. Вырастили барашка, он превратился в вола. Так разбогатела наша семья.
Голос у него был сиплый. Он передохнул и продолжил:
— В моих руках наш вол превратился в барашка, барашек в гуся. У тебя гусь превратился в цыпленка, а теперь и цыпленка не стало.
На этих словах он тихо засмеялся, смеялся-смеялся и заплакал. Потом поднял два пальца:
— В нашей семье Сюй родилось два мота!
Не прошло и двух дней, как явился Лун Эр. Он изменился. Вставил два золотых зуба и, когда смеялся, широко открывал рот. Он выкупил наши закладные и пришел посмотреть на свое имущество. Постучал ногой по фундаменту, приложил к стене ухо, похлопал по ней ладонью и сказал:
— Крепкая.
Потом пошел прогуляться по полям. Вернувшись, поприветствовал нас, почтительно сложив руки, и поделился:
— Гляжу на зеленые поля, и сердце радуется.
После прихода Лун Эра нам нужно было оставить дом, где жили несколько поколений предков, и переехать в хижину, крытую тростником. В день, когда мы переезжали, отец, заложив руки за спину, ходил из комнаты в комнату, а потом сказал матушке:
— Я-то думал, что умру здесь.
Он отряхнул свой шелковый наряд, вытянул шею и вышел за порог. Как всегда неторопливо, с руками за спиной, он направился к отхожему корыту. Уже темнело, но несколько работников еще возились в поле. Они знали, что отец больше не хозяин, но все равно, обхватив мотыги, сказали:
— Здравствуй, хозяин.
Отец усмехнулся и замахал рукой:
— Не зовите меня так.
Он шел уже не по своей земле. На дрожащих ногах доковылял до отхожего корыта за околицей, посмотрел на все четыре стороны, расстегнул штаны и присел.
В тот вечер отец не кряхтел над корытом. Он, прищурившись, смотрел, как теряется вдали тропа, ведущая в город. Поблизости срезал овощи с грядки работник. Он разогнулся и загородил отцу тропу.
Отец упал с отхожего корыта. Работник, услышав это, спешно повернулся и увидел, что отец полулежит на земле, а голова его неподвижно покоится на краю корыта. Работник, не выпуская из рук серпа, подбежал к отцу и спросил:
— Ты что, хозяин?
Он наклонился и продолжил:
— Хозяин, я Ван Си.
Отец, поразмыслив, ответил:
— Ах, ты Ван Си. Ван Си, мне спину колет камнем.
Ван Си поворочал моего отца, нащупал булыжник и отшвырнул его. Отец, все еще полулежа, тихо проговорил:
— Теперь хорошо.
Ван Си спросил:
— Поднять тебя?
Отец покачал головой и вздохнул:
— Не нужно.
Потом отец задал вопрос:
— Ты раньше видел, чтоб я падал?
Теперь Ван Си покачал головой:
— Нет, хозяин.
Отец вроде обрадовался:
— Так это я первый раз сверзился?
Ван Си отозвался:
— Первый раз, хозяин.
Отец тихо засмеялся. Когда он отсмеялся, его глаза закрылись, шея подогнулась и голова соскользнула с корыта на землю.
В тот день мы как раз переехали в тростниковую хижину. Мы с матушкой наводили порядок внутри, Фэнся весело нам помогала. Она не понимала, что теперь мы будем жить бедно. Цзячжэнь поднималась от пруда с тазом белья. Наперерез ей бросился Ван Си с криком:
— Госпожа, старый барин, видать, отходит!
Мы из хижины услышали, как Цзячжэнь кричит со всей силы:
— Матушка, Фугуй, матушка…
Крикнула несколько раз и завыла. Я тут же понял, что с отцом беда. Выбежал наружу, увидал Цзячжэнь с опрокинутым тазом. Она крикнула:
— Фугуй, батюшка…
У меня в голове застучало. Я со всех ног побежал к околице. Когда я добежал до корыта, отец уже не дышал. Я кричал, толкал его — но он не обращал на меня внимания. Я не знал, как быть. Поднялся и посмотрел назад. Матушка с рыданиями семенила на маленьких ножках, за ней бежала Цзячжэнь с дочкой на руках.
После смерти отца я словно захворал. Целыми днями бессильно сидел перед хижиной и то рыдал, то вздыхал. Фэнся часто сидела со мной вместе. Теребя мою руку, она спрашивала:
— Дедушка упал?
Я кивал.
— От ветра?
Матушка и Цзячжэнь не осмеливались громко плакать: они боялись, что я не вынесу тоски и уйду вслед за отцом. Когда я спотыкался обо что-нибудь, они замирали на мгновенье — и, только убедившись, что я не упал на землю, как отец, спрашивали с волнением:
— Что ты, что ты?
В те дни матушка часто мне говорила:
— Если на сердце весело, то и бедность не страшна.
Она утешала меня, думая, что я стал таким из-за бедности, а на самом деле я думал о покойном отце. Отца убил я, а страдать со мной до самой смерти пришлось и матушке, и Цзячжэнь, и даже Фэнся.
Через десять дней после кончины отца явился мой тесть. Он шел по деревне, придерживая правой рукой полу длинного халата. Лицо его было землистого цвета. За ним несли разукрашенные свадебные носилки. По обе стороны с десяток парней били в гонги и барабаны. Деревенские сбежались посмотреть, думая, что кто-то берет в дом жену, и удивляясь, как это они ничего об этом не слыхали. Один человек спросил тестя:
— В чьей же это семье радость?
Тесть с каменным лицом ответил:
— В моей.
В ту минуту я стоял перед отцовой могилой. Я услышал гонги и барабаны, поднял голову и увидел тестя, движущегося прямо к нашей лачуге. Он махнул назад рукой — и носилки опустились на землю, умолкли гонги и барабаны. Я сразу понял, что он хочет забрать Цзячжэнь. Сердце у меня заколотилось, я стоял как потерянный.
