– Умом Россию не понять! – вставил Сергей реплику.
– Да уж, – согласилась Жаклин. – Живя в благополучной стране, я действительно не могу понять причин русской трагедии. Как бы точнее выразиться? Я не чувствую ритма, пульса России. Я – посторонняя. Ты меня понимаешь?
Коршунов утвердительно кивнул головой. А Жаклин продолжила:
– Дед долго жил здесь один. Бабушка рассказывала мне, что до знакомства с ней и даже после их свадьбы он вел очень замкнутый образ жизни. Не встречался ни с кем из бывших соотечественников. Хотя в ту пору в Праге жило много эмигрантов из России. Она вначале списывала его нелюдимость на физический недостаток. Ты знаешь, что твой прадед был почти немым?
– Откуда? Месяц назад я вообще не знал о его существовании.
– Речь ему давалась с огромнейшими усилиями. Бабушка говорила, что это следствие психической травмы, полученной им в России. И чтобы не выдавать свою ущербность, он вообще предпочитал молчать. Хотя она подозревала, что он просто порой не хочет ни с кем говорить.
– А что же она тогда вышла замуж за калеку?
Жаклин остановилась и мечтательно произнесла:
– Представь себе, любила. До беспамятства. По ее рассказам, он был безумно красивым и элегантным мужчиной. Всегда одевался в черное. Фрак, костюм, плащ, пальто, галстуки, шляпы он покупал в дорогих магазинах или заказывал у самых модных портных. Зато рубашки у него были белоснежные. Бабушка рассказывала, что он даже за газетами ходил в смокинге. Этакий Чайльд Гарольд и Жюльен Сорель[9]в одном лице. Он пользовался очень большим успехом у дам. Однажды даже стрелялся с кем-то из обманутых мужей на дуэли, но, слава богу, соперник выжил после ранения. И деду удалось откупиться от полиции…
– Как же он, немой, ухаживал за женщинами?
Она задумалась лишь на мгновение.
– Слова здесь вообще лишние. Важен контакт глаз. А его глаза были очень красивыми. Бабушка говорила о «взгляде бога». К тому же он умел писать письма. На всех европейских языках. А любовные послания производят на женщин не меньшее впечатление, чем самые пылкие признания, высказанные вслух.
Вот, наконец, их пятый этаж. Жаклин подошла к обитой кожей двери, достала из сумочки длинный ключ и по-хозяйски открыла замок.
– Милости прошу, – распахнула она перед Сергеем дверь.
Женщина явно нервничала. Нарочитые кокетливость и язвительность призваны были скрыть ее смятение. Она явно не знала, как вести себя дальше, колебалась и словно чего-то боялась.
Но Сергей, попав под обаяние старины, не обращал на это никакого внимания.
Переступив порог, он словно совершил путешествие на машине времени и переместился на сто лет назад. Ужасного, жуткого ХХ века с его социальными, информационными и сексуальными революциями, мировыми войнами, коммунизмом, фашизмом, исламской угрозой и глобализацией будто бы не было и в помине.
В узкой прихожей на блестящем полу из черного камня стояла рогатая вешалка для верхней одежды. Единственная дверь, спрятанная за тяжелыми бархатными портьерами с позолоченными шнурами и массивными кистями на концах, вела в гостиную. В ней и окна, и двери были зашторены бархатом. Плюшевый диван, два кресла и три пуфа с возложенными на них подушками сверкали золотыми нитями. В дальнем углу стоял большой черный рояль, а в ближнем – изящный круглый столик с приставленными к нему четырьмя мягкими стульями. В проем между окнами хорошо вписался инкрустированный золотом сервант из светлого дерева, в котором виднелись фарфоровая посуда и бронзовые статуэтки. У самого потолка в дорогой раме висел портрет прежнего владельца этой квартиры. Красивый черноволосый мужчина с миндалевидными глазами. Казалось, что он смотрит через комнату на портреты своих близких: молодой русоволосой женщины с приятным лицом и девочки-принцессы шести-семи лет. И хотя фотографии были черно-белыми, Коршунов сразу понял, что у девочки волосы цвета червонного золота.
– Это мой дед и твой прадед, а это моя бабушка и моя мама, – пояснила Жаклин.
Хотя он и сам догадался, кто есть кто.
Ниже женских портретов висели три декоративных рыцарских щита с маленькими фотографиями.
Закончив беглый осмотр гостиной, Сергей открыл ближнюю к нему дверь.
– Это комната моей мамы, – заметила девушка.
Обои со звездочками и обилие мягких игрушек и кукол красноречиво свидетельствовали об ее предназначении. Это была чужая жизнь, и Сергей тут же закрыл дверь.
По скрипучему паркету он пересек гостиную.
Увиденное в другой комнате заставило его ахнуть. Это был кабинет прадеда с огромной библиотекой. Две стены до самого потолка были заставлены книжными шкафами. В глубине виднелся камин, рядом с ним стояло кожаное кресло-качалка. С краю была еще одна дверь.
– Там спальня, – опередила ход его мыслей Жаклин.
Сергей вышел на балкон с ажурными литыми перилами, казалось, нависший над бездной. Под его ногами текла Влтава, а дальше, за рекой, открывался чудесный вид на Пражский Град и Малую Страну[10]с их живописными дворцами и соборами.
Решив, что полюбоваться пейзажами он еще успеет, Коршунов вернулся в кабинет и стал рассматривать библиотеку прадеда.
– Бердяев! Мельгунов![11]«Очерки русской смуты» Деникина! «Белая Сибирь» Сахарова, мюнхенское издание 1923 года! А это… Да неужели?! – он не поверил своим глазам. – «Очерки Северо-Западной Монголии» и «Тунгуто-Тибетская окраина Китая»![12]Самые первые издания потанинских книг! Ни фига себе! Всё – это моя комната! Я остаюсь тут жить. Здесь же столько всего!
Его глаза блестели, как у фанатика. Он словно сошел с ума. Метался от одного книжного шкафа к другому, доставал из них запылившиеся фолианты и бешено радовался очередной находке, как ребенок, нет, скорее всего, как первобытный человек, только что добывший огонь.
Жаклин смотрела на его дикие танцы и улыбалась.
