Мы медленно продвигались вперед, как из-за плотного движения, так и из-за многочисленных препятствий, которые отступавшие русские войска щедро разбросали на пути. Некоторые участки дороги испещрены минными воронками. В траве вокруг на километры разбросаны стальные шлемы, перевернутые мотоциклы, остатки автомобильной техники, уничтоженной после попаданий бомб и снарядов. Пока мы поднимаемся на высоту, нависающую над Штефэнешти, на местности становится все больше и больше свидетельств проходивших здесь боев. На каждом метре земли зияют воронки снарядов. Вот, сделав остановку, мы наткнулись на лежащий прямо на дороге на боку советский танк, длинное спаренное [с пулеметом] орудие которого все еще нацелено в сторону долины. Здесь бой был долгим, яростным и жестоким. Русский танк поддерживало лишь небольшое подразделение пехотинцев из Туркестана, окопы которых были вырыты в пшеничном поле и под деревьями. Кажется, воздух до сих пор гудел от взрыва снарядов, он наполнен тем медленным гулом, что всегда сопровождает огонь артиллерии. Тучи мелких серых птиц низко летели над пшеничным полем, посвистывая, будто пулеметные пули.
Во время короткой остановки, которую мы были вынуждены сделать, наткнувшись на одну из многочисленных воронок на дороге, мы вышли и осмотрели поле боя. Советский танк имел огромную дыру в борту, через которую виднелись его вывороченные стальные внутренности. Однако мы так и не смогли обнаружить ни одного тела русских солдат, как долго ни всматривались. Когда это возможно, большевики забирают своих мертвых с собой. И всегда они уносят свои документы и полковые знамена. Группа немецких солдат внимательно осмотрела подбитый танк. Они были похожи на экспертов, расследовавших на месте причины аварии транспортного средства. Больше всего их интересовало качество техники противника, а также тактика ее применения на поле боя. Другими словами, им нужно было знать два аспекта технической оснащенности советской стороны, промышленный и тактический. Они изучали небольшие окопы, отрытые русскими, ящики для боеприпасов, брошенные винтовки, снарядные воронки, металл, из которого изготовлен танк, конструкцию спаренной [с пулеметом] пушки. При этом они, покачивая головой, приговаривают: «Ja, ja, aber…» Весь секрет немецких успехов подразумевается этим «aber…», то есть тем, что следует за словом «но».
Наша колонна снова двинулась в путь. Мы обгоняли батальоны пехоты, колонны артиллерии, кавалерийские эскадроны. Рев автомобильных двигателей, красные клубы пыли, покрывавшие холмы… Сквозь плотный туман проглядывали солнечные лучи. Они отражались на металле танков и на взмыленных крупах лошадей. Порывы пронизывающего ледяного ветра оставляли на толстом слое пыли глубокие борозды. Наши рты были полны песка, резало глаза, веки стали кроваво-красного цвета. Сейчас июль, и при этом стоял жуткий холод. Сколько часов мы уже провели в дороге? Сколько километров мы преодолели? Солнце уже садилось, влажность начинавшегося вечера проникала сквозь пыль и грязь в стальное чрево танков. Со стороны горизонта доносился ритмичный грохот орудий, похожий на удары гигантского поршня. Этот звук становился громче и одновременно мягче, усиленный и чуть измененный эхом.
Только что посыльный доставил в колонну приказ остановиться и развернуться на лугу у дороги под прикрытием деревьев. Всего за несколько минут колонна приняла построение, предусмотренное для ночных привалов. В небе над холмами и долинами, на которые уже легла глубокая тень и которые уже увлажнила вечерняя роса, слышался гул моторов. «Где-то там идет бой», – сказал лейтенант Лаузер, молодой человек с плечами атлета и мальчишескими глазами за толстыми стеклами очков (он доцент какого-то университета, если я не ошибаюсь). Лейтенант указал мне направление к горизонту, туда, где облако пыли было выше и плотнее, напоминая дым костра.
Над деревьями и полем слегка мерцали зеленые отблески. По дороге мимо проехала колонна санитарных машин с ранеными. Как отличаются раненые на этой войне от тех, что были двадцать пять лет назад! Я уже говорил это раньше: они больше похожи на рабочих, получивших травму на рабочем месте на производстве, чем на солдат, раненных в бою. Они молча курят, их лица несколько бледны, чуть напряжены. Возле нашей колонны ненадолго остановился коммерческий автобус из Бухареста, реквизированный армейской медицинской службой. Он полон ходячих раненых, у многих забинтованы головы. У немецкого водителя танка по локти забинтованы обе руки. Его товарищ сунул ему в рот зажженную сигарету. Большой черный берет солдата надвинут на глаза, механик-водитель молча курил, лениво глядя вокруг. Может быть, боль не имела власти над сознанием этих солдат, озабоченных самим физическим фактом своего ранения, абстрагировавшихся от всего и полностью погруженных вовнутрь себя. Автобус отъехал, и все эти бледные лица поглотил зеленоватый отблеск света.
Солдаты нашей колонны сидели на траве, ели хлеб с мармеладом, пили чай, который везли с собой в термосах, выкрикивали что-то, перешучивались, переговаривались тихими голосами. Они не говорили о войне. Я заметил, что они никогда не разговаривали о войне. Они пели, но не хором, а каждый для себя. Быстро закончив свою трапезу, они занялись своими машинами: подтягивали гайки и болты, смазывали механизмы, ложились под днища танков, чтобы что-то проверить, что-то отрегулировать. Затем, после наступления ночи, солдаты, завернувшись в одеяла, легли спать на сиденья машин. Я тоже завернулся в одеяло и пытался заснуть.
Постепенно на небе появился бледный силуэт: это взошла луна. Я думал об отступлении советских войск, об их трагической одинокой отчаянной борьбе. Это не классическое русское отступление времен «Войны и мира», а отход в отблесках пламени, по дорогам, наводненным беженцами, ранеными, брошенной техникой. Обстановка на поле боя напоминает завод после неудачно закончившейся забастовки: холодно, пусто и безнадежно. На земле кое-где лежит брошенное оружие, военные головные уборы, несколько развороченных машин. Колоссальное боестолкновение проиграно. Наверное, на этом поле битвы нет Андрея Болконского, который лежал на ночном поле при Аустерлице; лишь несколько «стахановцев» из танковых экипажей, несколько пехотинцев из Туркестана. Неожиданно послышались голоса людей, проходивших по дороге. Потом я услышал хриплый голос. Это русский настойчиво, почти переходя в крик, приговаривал сам себе: «Нет, нет».
Он говорил «нет», будто протестуя. Я не видел лиц пленных. Топот шагов стих в отдалении, и постепенно я уснул, убаюканный далекими голосами пушек.
Глава 5
Технология и «производственная культура»
Зайканы, Бессарабия, 6 июля
Вчера, когда наша колонна двигалась вперед из безымянного селения на русском, левом, берегу реки Прут по зеленеющей долине и под красными облаками (облака действительно были красного цвета, они будто бы сошли с коммунистических пропагандистских плакатов, наклеенных прямо на небо) в направлении Шанте-Бани, передо мной вдруг открылась посреди пшеничного поля, этого созревающего изобилия, почти готового к сбору урожая, вызывающая отторжение картина поля сражения. Брошенные советские танки, разбитые после попаданий снарядов и бомб, поломанные винтовки, ящики с боеприпасами, перевернутые машины. И в определенный момент я вдруг подумал, что это не было обычной войной и что задача добросовестного наблюдателя, невозмутимого и объективного свидетеля хода русской кампании «модели 1941 г.», может очень отличаться от спокойного и объективного освещения любой другой войны.
