— У нас учится много девушек.
— И они все хотят делать вино?
— Необязательно, они могут стать продавцами или критиками.
— Нет, этот мир явно спятил.
— Папа, мир меняется, это нормально, — тут в разговор встрял Грегуар.
— Женщина будет критиковать мое вино, и ты говоришь, что это нормально? Грегуар, да ты тоже не в себе.
— Папа, я прошу тебя.
— Ничего нормального тут нет, вино должны делать французы, и эти французы должны быть мужчинами, и продавать вино должны мужчины, брюки ведь они носят.
— Папа, сейчас все по-другому.
— По-другому, что это значит, разве женщины перестали рожать детей?
— Нет, пап.
— Конечно, конечно, Арсен старый, ничего не понимает, ладно, сидите тут сами, я пошел в «Старый Бордо».
— Макс, ты не можешь запомнить все, тебе может показаться, что сейчас это возможно, пока ты молод и у тебя еще не так много информации в голове, но потом ты начнешь забывать свои ощущения, поэтому лучше их записывать.
— Пап, но я, правда, помню все, что я пил, от простого столового вина до великих урожаев.
— Наглец, как все Шанталье, — с радостью проговорил Арсен и захлопнул за собой дверь.
Когда Арсен ушел, Грегуар продолжил расспрашивать сына.
— Хорошо, а что написано на двери в нашей столовой, ты помнишь? — спросил отец.
— Песенка здоровья.
Макс помнил, она висела в столовой, кажется, всегда. Он знал ее наизусть, но даже не пытался вникнуть в смысл.
— Можешь воспроизвести? — спросил отец.
— Запросто:
Понедельник начни с бургундского красного.
Вторник — бордо тебя ждет.
В среду выпей сотерна сладкого
И запей совиньоном в четверг.
Пятница тебя луарским побалует.
Для субботы возьми шатонеф.
В воскресенье прими пузырьки шампанского,
Чтоб бургундское в понедельник лучше вошло.
— А почему она называется песенкой здоровья?
— Не знаю, я никогда не задумывался над этим.
— Вот в том-то и дело: мало помнить, нужно еще и уметь анализировать то, что ты помнишь. Ведь посмотри, она называется песенкой здоровья, ты понимаешь, не песенкой гуляк или песенкой пьяниц, а песенкой здоровья.
— Да, я об этом никогда не задумывался.
— А ведь ей больше ста лет, еще Арсен читал ее ребенком. Это мудрость нашего края, подумай над этим.
Макс сидел на лекции и думал о том, что ему сказал отец. Они, Шанталье, — виноделы, вся их жизнь — это лоза, все, о чем они говорят дома — это вино, они пьют его и размышляют о нем, и даже невинные стихи на старой двери в столовой, и те о вине. Где-то далеко отсюда бурлит Париж, там дальше — большие города и жизнь, в которой нет ничего из того, к чему привык Макс. Так чего же он хочет? Того мира, загадочного и манящего, или только своего знакомого и так ему интересного? Макс был в растерянности и не находил ответа.
Следующая неделя началась с лекций Жюно:
— Вино, как человек: оно рождается, растет, совершенствуется и умирает, — голос профессора разносился по всей аудитории.
Студенческие разговоры смолкли, и все слушали только Жюно. Его лекции всегда были необычными, он не боялся говорить то, к чему многие, может быть, были не готовы. Жюно был патриотом Бордо и космополитом в одном лице.
— У вина есть тело, нос, скелет, аромат, оно болеет, как и мы. Оно бывает жирным и худым, как и мы. Есть старожилы, переваливающие за сто лет. Вино бывает благородным и выдержанным, а бывает экспрессивным и несдержанным. Оно рождается в муках, как и мы, и в муках умирает.
— Профессор, а расскажите про ожирение, — и зал студентов радостно оживился.
— Хорошо. Ожирение — самая страшная болезнь сегодняшнего мира у людей. А когда-то это была самая страшная болезнь вина. В начале девятнадцатого века эта болезнь была сильно распространена во Франции. Настолько сильно, что в 1811 году, кстати, это величайший урожай вина в истории человечества, так вот в этом году «Общество земледелия, наук и искусств» в Париже объявило премию тому, кто разъяснит причины ожирения у вина. Не помню, кто там эту премию получил, но решил эту задачу только наш любимый Пастер, он объяснил, что это заболевание вызывают определенные бактерии.
— Давай уйдем с лекций, — вдруг шепнула ему на ухо Анлор.
— Что?
— Макс, давай уйдем после этой лекции.
— Зачем?
— Я хочу погулять, — и Анлор взяла его за руку.
Больше Макс уже не слышал профессора. Анлор пригласила его гулять, и значит, меньше чем через полчаса они будут одни бродить по берегу реки до самого вечера, и потом он пойдет ее провожать. Их роман только начинается, и вот сегодня он, может быть, поцелует ее…
Профессор продолжал лекцию, но Макс слышал лишь обрывки:
— Бутылки в зависимости от размеров имеют свои названия: «Магнум», вы все с ним знакомы, это полтора литра, две стандартные бутылки, дальше «Дабл Магнум», потом «Иеробоим», «Салманасар», «Валтасар» и завершает все «Навуходоноср».
— Профессор, а кто это все придумал?
— Сейчас уже трудно сказать, кто, часто бывает путаница, и бутылки могут носить названия других библейских царей, например, Мафусаила.
— Это тот, который прожил тысячу лет?
— Да, мои дорогие, точнее, 969 лет, он считается старожилом Земли, но я склонен считать, что это не более чем метафора.
— Но ведь это он родил Ноя?
— Нет, он был его дедом.
— Ну все-таки родство, и потом ведь Ной посадил первое растение на Земле, и этим растением был виноград.
— Я смотрю, вы хорошо изучали историю в школе.
Студенты начали шуметь и шутить.
— Но, профессор, вы же знаете про наш «французский парадокс»?
— Конечно, но никакой лафит и мутон не продлит жизнь человека до тысячи лет.
— Профессор, а вдруг это возможно?
— Я вам могу рассказать только факты. В середине двадцатых годов прошлого столетия в Германии умер старожил, которому было что-то около 150 лет.
— Не может быть, профессор, неужели пиво так продлевает жизнь?
— Нет, мои наивные дети Франции, его жизнь держалась на вине, этот человек утверждал что пил вино каждый день, начиная со своего двадцатипятилетия.
— А что он пил, профессор?
— Об этом история умалчивает, мы знаем только то, что он пил вино, так вот в качестве эпитафии на свой памятник он пожелал сделать следующую надпись:
