— Витя, ты уходишь?
— А ты тоже? Солнце уже совсем припекает.
Они вступают на дорожку, извивающуюся между камней. Жара вновь рождает головокружение. «Только не падай!» — говорит себе Анна.
— Давай срежем. Поднимемся наверх, на дорогу.
Анна следует за ним. Подъем крутой. Сердце начинает беспощадно биться, мокрые шлепанцы скользят по земле. Витя улавливает ее настроение, ее слабость. Берет за руку.
— Голова кружится?
— Да.
— Я тебя сейчас протащу.
Он быстро тянет ее за собой. Перо, поднимаемое ветром.
— Витя, надо было подумать, прежде чем меня звать в Индию.
— А я подумал. — Лазурь встречается с медом. Лица застывают напротив друг друга. — Я хотел, чтобы ты посмотрела. Когда бы ты иначе собралась? — Они вступают на асфальт. Ее отрывистое дыхание касается его плеч. — Присядь, отдохни. — Из рюкзака он достает пакет и кладет его на высокий камень. Все слегка дрожит в дымке жары. Вокруг прыгает обезьяна.
— Ладно, пойдем.
— Точно?
— Пока да.
Анна поднимается. Их ладони рядом, осталось только сцепить пальцы. Жест, требующий огромных усилий в этот жаркий день.
— Аня, подожди, отряхнись. Ты сзади вся грязная.
Она рассеянно проводит рукой по платью. Оглядывает ноги — по колено в пыли.
— Уже неважно.
Дорога тянется. Время — улетает.
— Ты такой добрый.
— Да перестань.
— Правда. Меня это поражает. Во мне нет добра. Ты всем помогаешь.
— А ты?
— Мне все равно. Меня волнуют только близкие. Даже слишком.
— Разве может быть слишком?
— Да. Иногда ничего не можешь изменить. Нужно отстраниться. Я только сейчас это поняла.
— Посмотри сюда. — Витя останавливается около кустарника, усыпанного крупными красными лепестками. — Это китайские розы. Их называют «цветами прекрасных женщин». Распускаются именно в это время года.
Анна наклоняется к лепесткам, втягивает в себя их аромат.
— Очень красиво. А ты можешь разозлиться?
— Могу.
— Не похоже. А заплакать?
— Да.
— Мне кажется, скорее заплакать, чем разозлиться.
Витя смеется. Улыбка тает на загорелом лице. Дорога закончилась, шумный Ришикеш окружает их. Плывет Ганга, и земля начинает плыть.
— Попей водички. — Он совсем рядом, готов поймать, поддержать. Слабость связывает колени Анны. Только его глаза — центр вселенной — не дают провалиться в темноту.
— А я не могу плакать. Это всегда было проблемой. Нет, конечно, из-за ерунды какой-нибудь можно всплакнуть. Но из-за чего-то серьезного — никогда. От этого очень тяжело.
— Смотри, вот здесь магазинчик, очень неплохой. Там интересные сувениры. Зайдем?
— Не сейчас, Витя.
— А еще там есть вентиляторы.
— Ладно.
Кашмирские шали развеваются от ветерка, пахнет сандалом и кедром, вокруг восседают маленькие пыльные божки. Анна жадно вдыхает прохладу. Хочется лечь на пол, в самую грязь и темноту. Утянуть его в свое головокружение, раствориться в нем. Его взгляд, блуждающий между статуэток, неизменно возвращается к ней.
— Ну как, легче?
— Да.
— Ничего. Вот так перебежками дойдем до кафе, пообедаем. Придешь в себя, тогда останется последнее испытание — лестница в ашрам.
— Серьезное испытание.
— «Два куба и Куба рядом»…
— Что? — смеется.
— Песня такая есть. Не знаешь?
Они выходят. Жара набрасывает свои сети. Ладонь не подчиняется больше импульсам мозга и плавно ложится в его руку.
4
Водопады
В Москву совсем не тянуло. Агентство «Слом и вывоз» исчерпало его душевную потребность к разрушению. Он не боялся мозолей на ладонях или вырванного с корнем грязного унитаза. Но все эти промозглые голодные вечера среди черствого хлеба и горьковатого пива, разве стоят они того, чтобы возвращаться? А здесь — солнце. Оно везде, заполняет каждую щель. И нет ни одной песчинки, ни одного листка, не наполненного светом. Аза по-прежнему с ним. Ее тело обрело новую гибкость во влажном климате, смуглая кожа струится под тонкой белой хлопчатобумажной тканью, волосы разлетаются по подушке черным облаком, предвестником взрыва наслаждения. Аза… Аза… Его женщина. Его девочка. Каждую ночь они едут к друзьям, где пляшут даже звезды на небе, а потом бегут друг к другу по тонкой нити сладкого дыма. Прекрасная страна. Есть города, в которых не найти алкоголь, сигареты. Но гашиш вне правил, как его собственная жизнь.
— Поехали?
— Да.
Они готовы выйти на улицу. Закрыты ставни, выключен телевизор, где только что раскрашенные лица надрывались от горя в своих песнях. Аза закалывает волосы, обнажая тонкую шею, манящую гладкостью и запахом сандала. Он касается ртом кожи, запускает горячие ладони под белую ткань, жадно ловя каждый сантиметр хрупкого подвижного тела. Сомкнуты веки, губы, ноги. Вертятся в смятой простыне среди душного дня. Наконец вздох, крик или шепот — неясно. Запрокинут его затылок, вытягивается ее спина. Короткие спазмы проносятся по мышцам, пока не наступает полное расслабление. Дыхание успокаивается. Аза начинает ощущать дуновение ветерка, создаваемое деревянным вентилятором, натягивает на живот край простыни и готова вот-вот провалиться в приторный тяжелый послеполуденный сон.
— Ну-ка просыпайся. — Нежно забираются пальцы ей под мышку.
— Н-нет… Пожалуйста… Дай поспать.
— Поехали. Покатаемся.
— Н-нет… — Она потягивается, раскрывая грудь, влажную от недавнего напряжения. «Стоит ли уходить?» — закрадывается сомнение.
— Ay нас на вечер ничего нет.
— Что, совсем?
— Да.
— Что же ты сразу не сказал! Пошли.
Первые секунды свет режет глаза. В последующие их щиплет солоноватый ветер, а мотоцикл набирает скорость, разрезая жару. Аза обвивает руками цветастую рубашку, запрокидывает голову, открывая лицо небу. Бесконечное, оно тянется над головой, трепещет, как шатер из шелка. Оно обещает вечную свободу, ленивые дни без цели, без обид. Тепло ради тепла. Ее бедра теснее прижимаются к нему на кожаном сиденье, заставляя его губы вздрагивать от улыбки, пробуждая в нем жажду скорости. Быстрее… Быстрее… Они летят над дорогой, над дождливыми московскими днями, над его одиночеством, над жестокостью ее отца-мусульманина… Они летят… Не замечая огромного, темного куска металла, вылетающего из-за поворота. Теперь у каждого свой полет. В пыль, кровь, крик, не успевший вырваться сквозь сомкнутые ужасом связки. Небо разорвано, уничтожено темнотой. Глухой удар в грудь. Дыхание останавливается. Затем тяжелый вдох Вити. Вдох его новой жизни.
