— Бери коня, сбегай на Аксайский стан…
Заводы платовские — простые сараи, где нанятые люди разделывают, солят, сушат и коптят рыбу. Таких у Черкасска и на Азовском стане множество. Запах удушливый. Сухая рыба кучами без присмотра лежит. Грузи да вези. Хохлушки и калмычки новые партии чистят и развешивают сушить на жердях меж сараями.
Сейчас на стане затишье. А весной, бывало, только-только лед сошел — столпотворение. Казак-низовец если и работает, то на рыбном промысле.
Слетал Матвей, поглядел на замызганную, всю в крови и шелухе наемную калмычку, пугнул собак и свиней от кучи сушеной рыбы, переговорил со знакомыми ребятами, спросил про купцов: какую цену дают. Нет торгу. Все доброе еще зимой и весной разобрали.
Обратно вплынь перемахнул через Аксай и низом, мимо Монастырского озера, погнал переменным аллюром.
У Танькина ерика знал Матвей мелкое место и направил припотевшего коня вброд. Только брызги осели, градом с той стороны камни посыпались, и толпа мальчишек с криком поднялась из-за заборов, прямо в засаду попал. Припал к гриве. Конь в два скачка, взметая новые брызги, вынес его обратно на берег. Ошарашенный предательским нападением Матвей пригрозил предводителю босоногой орды: «Ну, Кислячонок, гляди!..» и, недоумевая, пустил коня крутом на Никольский раскат.
В городе встретило его известие, объяснившее недавнее нападение. При въезде в квартал младший Гревцов схватил его коня за повод:
— Давай к Алексеевскому[26]. Наши скородумовских помели[27].
— Чего ж вы сбегались?
— Пришел с Хопра боец… На Скородумах сидит…
Драка, оказывается, только начиналась.
Не рассусоливая, влетел Матвей во двор, коня передал старшему из братцев, Стефану:
— Выводи его хорошенько[28]…
В воротах — мать. Ничего не знает:
— Будет тебе бегаться, сядь да посиди.
И в этот миг в конце квартала у крепостной стены — крик, застящий все на свете:
— Рыковские черкасню гонят!..
— Да погоди ты… Некогда… — и, чуть не сбив с ног родную мать, кинулся Матвей вдоль по улице к Алексеевскому раскату.
От ворот в глубь города по одному и кучками откатывались городские[29]. Первой правилась малышня, которая, похоже, и завязала все дело. Потные, грязные… У многих мордашки позапухали. Матвей одного, другого — за шиворот и возле себя поставил. Стали кучковаться.
Рыковских пока не видать было, а скородумские густо лезли. Да казаки все матерые, служилые: Сухаревсковы ребята, Осип Садчиков, Филипп Чеботарев. Этому лучше не попадайся… Петро Рыжухин, оторвила известный, увидел, как вокруг Матвея станичные сбатовались[30]:
— Эй, вы, прибылянские! — и пошел прямо на Матвея, за ним — Бугайков Иван, тоже еще тот «друг».
— Ну что, Платов? Давно мы тебя не били, в говне не валяли?
Матвей «ни богов, ни рогов» не боялся и шуток о себе не понимал. Ответил коротко:
— Выходи, брухнемся!
Гордость его была уязвлена.
Ребят крепких, надежных под рукой — Андрей Сулин да Матвей Гревцов. Общего натиска не выдержать. И он дал знак расчищать бойное место.
— Ну, Бугайков, кто кого!
Разгоряченные дракой казаки приостановились. Поединок, бой один на один, всегда вызывал интерес.
Правил единых нету. Могут, по-татарски, на пояски схватиться, могут, по-русски, кулаками. Одно отличие — дерутся жестоко, до озверения, до визга.
Гришка Родионов, окровавленный, оборванный, пробрался задами, хватал теперь Матвея за рукав:
— На той стороне рыковские наших у стены зажали…
Матвей, не слушая, выдергивал руку, старался поймать взглядом зрачки Бугайкова, переглядеть врага, победить до боя. Не успел.
Бугайков ударил с левой, всем телом, чтоб с одного маха уложить врага. Матвей поднырнул под каменно-твердый, лоснящийся кулак, обхватил потерявшего от собственной тяжести равновесие Бугайкова, рванул и повалился вместе с ним в пыль. Только так, навязав обычную мальчишескую возню на земле, в которой верткий и цепучий, как кошка, Матвей был издавна непобедим, можно было одолеть плотного, крепкого казака.
Они сопели и катались, и Платов неизменно выскальзывал и оказывался сверху.
— Тю, Иван! Связался… — опомнился кто-то из скородумовских. Двое или трое кинулись поднимать и оттаскивать припозоренного Бугайкова. Гревцов и Сулин дружно прыгнули им на плечи, устроили кучу-малу.
Драка вспыхнула с новой силой, словно в костер сушняку бросили. Задрались вперемешку и стар и мал.
Бугайкова от Матвея оторвали. Давнишний обидчик, встретивший на ерике камнями, Андрюшка Кисляков кинулся Платову в ноги. Матвей успел подпрыгнуть, подбирая пятки, и сразу же Никита Халимонов звонко достал его по скуле, опрокидывая на землю и вгоняя сознание в желтый туман.
Чуть придя в себя (двое-трое своих, прибылянских, прикрывали и помогли подняться), он снова кинулся в гущу сопения, визга и хлестких ударов.
Задрались, по обычаю, городские и селившиеся за крепостными стенами, старожилые с пришлыми. Вскоре переломилось.
Прибежали с Павловской Андрей Поздеев, с Дурновской — Ребриков и Харитонов, со Средней — известный кулачник Тацын. Тяжелым трюпком прибыли на поле боя черкасские деды и пошли основательно — гок! гок! гок! Хоперского бойца, которым хвалились скородумские, так и не разглядели.
С командой конных казаков влетел в побоище есаул Иван Кумшацкий:
— Р-разойдись!!! Что вам, идоловы дети? Масленая?
Заработали плети, ногайки. Кого-то сгоряча поволокли с коня.
— Перфильев, уводи своих!..
Гаврила Перфильев, скородумский станичный атаман, забегал, разбороняя.
Как вспыхнули быстро, так и остыли. Утирались, сходились в кучки постанично. Команда поскакала за ворота разгонять рыковских.
Кумшацкий и с ним писарь Федька Мелентьев на горячащихся конях возвышались над толпой. Гревцов, почесывая сквозь разорванную рубаху рубец на спине и боязливо поглядывая на есаульскую плеть, рассказывал:
— Деды как узнали, что нас сбили, враз — сюда; пока бегали, кулаки обгрызли от нетерпения.
— Зачинщиков — к Ефремову!
