— Мне тоже. На рождество и когда бы мы ни захотели, вокруг нас дети, и так будет многие годы, но только если мы захотим.
— Конечно. Хотя я не совсем то имела в виду, а впрочем…
— Я знаю, что ты имела в виду, Джеральдина. Ты не хотела бы обременять себя воспитанием младенца.
— Именно. И ответственностью.
— Я это знал. — В дверь постучали и сразу же открыли. — А, Питер!
— Доброе утро, сэр. Мэм. Я узнал, что вы у нас остановились, сэр, мистер Локвуд. Чем могу вам служить, сэр?
— Доброе утро, Питер. Видишь вот эту синюю коробку с желтой каймой? В ней полдюжины совершенно новых сорочек, — сказал Джордж Локвуд.
— Они должны побывать в прачечной, перед тем как мистер Локвуд наденет их. Хорошо, сэр.
— Я знаю, что сегодня уже поздно.
— Ничего, сэр, можно специально попросить. Постирать, погладить, но не крахмалить и принести в номер не позднее восьми вечера, сэр? Надеюсь, мистер Локвуд не сдает еще и сорочки к вечернему костюму, сэр? В противном случае я не был бы так оптимистичен, сэр. Извините.
— Вечерних сорочек там нет, Питер.
— Тогда я забираю коробку с собой и, как говорится, окажу некоторое давление, сэр. Очень хорошо, сэр, спасибо, сэр. Мэм.
— Спасибо тебе, Питер.
— Спасибо вам, сэр. — Слуга вышел.
— Спасибо, зар, — передразнила Джеральдина. — «Зар». У него эти слово похоже на «царь».
— Я думаю, это они в английской армии привыкают так говорить. Ну, так куда, моя дорогая, мы поедем сегодня вечером? Хочешь в театр?
— А обедать ты меня никуда не повезешь?
— Я полагал, что у тебя есть какие-то свои планы, поэтому собрался провести весь день в деловой части города.
— Я обедаю у Генри. С Мэри Чадберн. Если хочешь, присоединяйся.
— Да благословит тебя бог за то, что ты так добра к Мэри Чадберн. Но я не хочу мешать тебе делать это доброе дело. Обедай с Мэри, и господь воздаст тебе по заслугам.
— Мэри мне нравятся.
— Она всем правится. Кто может что-либо иметь против нее? Итак, большую часть дня я пробуду в конторе «Локвуд и Кь». — Он поцеловал ее в щеку. — Я рад, что ты купила вазы. Наверное, это то, что нам надо.
Он взял на руку пальто, помахал ей шляпой и ушел.
Личный кабинет Джорджа Локвуда был меньше остальных комнат в конторе «Локвуд и Кь», но его никто не занимал даже временно. Его держали наготове на случай таких вот неожиданных приездов Джорджа. Он прошел прямо к себе, на ходу переговариваясь со служащими. По установившемуся порядку мисс Стрейдмайер постучалась и спросила, будет ли он диктовать что-нибудь.
— Не сейчас, мисс Стрейдмайер. Может быть, позже. Мой брат у себя?
— Да, сэр.
— Просмотрю сначала почту и поговорю с братом и потом, может быть, продиктую вам несколько писем. Вероятнее всего, после обеда. Вы очень хорошо выглядите для девушки, у которой только что удалили аппендикс.
— Еще в августе удалили. Я почти уже забыла.
— Надо было ложиться на операцию весной, а не вовремя отпуска.
— Я вообще не хотела ложиться и откладывала до последней минуты. И даже в последнюю минуту считала, что у меня не аппендицит, а просто спазм.
— Я же говорил вам прошлой весной.
— Вы были безусловно правы.
— Ну, а как вообще жизнь?
— Вообще?
— Ну, помимо работы.
— У меня есть друг.
— Это хорошо. Кто? Замуж за него выходите?
— Не знаю. Еще не решила. Если выйду, то уже не смогу здесь работать.
— Почему?
— Ясно почему.
— Не очень ясно, Мэриан. Вы не обязаны говорить ему все.
— Это верно. Но ему достаточно узнать хоть что-нибудь. Все мужчины одинаковы. Он не поверит, если я скажу, что все давно уже в прошлом.
— Видимо, да. А раз так, то зачем ему вообще говорить? Не надо. Можете верить, что я-то уж, во всяком случае, никому ничего не говорил. Ни единому человеку. Насколько мне известно, ни у кого в этой конторе нет ни малейших подозрений. А если они здесь не могли ничего узнать, то где еще? Мне кажется, вы боитесь меня, боитесь, как бы я не выболтал чего-нибудь.
— Нет. Я больше боюсь себя.
— Тогда я советую вам серьезно обдумать все наедине с собой. Признайтесь себе, что вы преувеличиваете значение того, что произошло два года назад. Тогда это не было важно, вы сами так говорили. Почему же теперь вдруг стало важно? В самом деле, Мэриан. Это могло бы стать важным, только если бы вы влюбились в меня. Но вы же не влюбились. Когда я пригласил вас в четвертый раз на свидание, вы весьма решительно отказались. Разве я после этого приставал к вам?
— Нет. Вы вели себя очень хорошо.
— Ну так вот. Раз хорошо, значит, хорошо. Беда, по-моему, сейчас в том, что вы влюблены в этого человека и до него никого не любили.
— Вы правы.
— Странная жажда самоуничижения появляется в человеке, когда он влюбляется. Не знаю, в чем тут причина, но и мужчины и женщины в таких случаях склонны к чрезмерной откровенности. Может быть, таким способом они испытывают прочность любви партнера? Но это жестоко по отношению к другому человеку и губительно для самого себя. Вы еще не съехали с той квартиры?
— Нет.
— Хотели бы, чтобы я навестил вас сегодня в четыре часа?
— Нет, не хотела бы.
— Ну, тогда вы избавились от меня. Видите, как все просто, Мэриан.
— А если бы я сказала «да»?
— Вы хотите попробовать сказать «да»? Меня влечет к вам так же, как и прежде.
— Но ни одному из нас это ничего не дает, правда?
— Удовольствие. Ничего другого и не было.
— Да, вы правы. В сущности, это все, что было.
— Ведь и после меня у вас были мужчины, которые не давали вам ничего, кроме удовольствия. Были? До того, как вы сошлись с этим человеком?
— Да, было еще двое. Про них он знает.
— Значит, вы потому не сказали ему про нашу связь, что не хотите бросить работу, боитесь, как бы он не подумал, что вы все еще моя любовница.
— Любовницей я ничьей никогда не была. И вашей, конечно, тоже. Правда?
— Пожалуй, да, если учесть перерывы между теми тремя ночами, что мы провели вместе. Как ваш друг, к тому же гораздо старший годами, я советую вам выйти замуж за этого человека и продолжать здесь работать. Мне вы можете довериться как джентльмену. Я искренне говорю. Даю вам слово, что больше никогда не буду просить встречи с вами за пределами конторы.
