Открыв дверь зала для учащихся, Роджер едва не оглох от шума. Его товарищи, горланя вовсю, освобождали свои шкафы. Роджер с облегчением подумал о том, что ему еще целых два года предстоит пробыть в Шерборне, прежде чем сжечь за собой мосты, и в этот момент почувствовал резкую боль в щеке, куда угодила выпущенная из трубочки горошина. Мгновенно забыв обо всем, он с воплем ринулся на обидчика.
Следующим утром Роджер встал и оделся в начале пятого. Если не считать представителей лондонского высшего света и обитателей таких модных курортов, как Бат, которые могли себе позволить буквально жечь деньги, постоянно потребляя множество свечей, в те времена жизнью людей управляло солнце, а потому рано ложиться и рано вставать было всеобщим правилом, однако в то утро мальчики, которым не терпелось отправиться домой, поднялись и вовсе ни свет ни заря.
В просторном школьном дворе и на подъездной дороге кипела жизнь. Конюхи с лошадьми — одни в красивых ливреях, другие в простой одежде из грубой ткани — толкали друг друга в поисках молодых хозяев. На целые полмили тянулась в два ряда вереница частных экипажей, наемных почтовых карет, двуколок, кабриолетов и фаэтонов. Покуда возницы переругивались друг с другом, пытаясь успокоить резвых лошадей, всюду сновали мальчики, ища знакомые экипажи, которые прислали за ними вчера или позавчера, а слуги пробивались сквозь толпу, склоняясь под тяжестью перевязанных веревками ящиков.
Очутившись в центре людского моря, Роджер встал на цыпочки, оглядываясь в поисках Джима Баттона. Чуть поодаль он заметил Друпи Неда, стоящего возле роскошного позолоченного экипажа с большим гербом на дверце, с форейторами и верховым эскортом. Нигде не было видно ни мантий, ни шапок с квадратным верхом — ученики в каникулярной одежде выглядели уменьшенными копиями своих отцов. Большинство мальчиков надели добротные костюмы из тонкого черного сукна, бриджи для верховой езды и лишенные украшений треугольные шляпы, но те, кто побогаче, щеголяли в ярких шелковых и атласных расшитых камзолах и рубашках с кружевными манжетами и воротниками.
Разумеется, Друпи Нед превосходил роскошью всех остальных. На нем был длинный камзол желтого муарового шелка с расшитыми золотом карманами. Локоны пышного белого парика свисали между узкими лопатками» а поверх парика красовалась треуголка с кружевами и плюмажем. В одной руке он держал большой кружевной платок, а другой небрежно опирался на пятифутовую коричневую трость, увенчанную крупным опалом.
Роджер подумал о том, как, должно быть, приятно чувствовать себя несметно богатым лордом Эдуардом Фицдеверелом, отправляющимся в большое путешествие, и тут услышал знакомый голос:
— Эй, мастер Роджер! Я здесь! Думал, вы никогда не придете!
Повернувшись, Роджер пробился сквозь толпу в угол двора, где его ожидал Джим Баттон, держа поводья нанятой для него лошади.
С веселым приветствием «Доброе утро, Джим! Все ли в порядке дома?» Роджер перехватил поводья, сунул ногу в стремя и вскочил в седло.
— Все в порядке, мастер Роджер, — с улыбкой ответил Джим. — И у меня для вас потрясающая новость. Капитан вернулся. Это произошло только вчера, но ваш отец наконец-то дома!
Глава 3
ДОМ АНГЛИЧАНИНА
«Потрясающая новость» покончила с радостным настроением Роджера так же стремительно, как колпачок гасит свечу. Нет, дело было вовсе не в том, что он не любил отца. Пока объявление о предстоящей службе во флоте не внушило ему тайный страх перед своим родителем, Роджер был горячо к нему привязан и не уставал восхищаться этим энергичным и добродушным человеком, рассказывавшим ему увлекательные истории о пиратах и других опасностях, которые подстерегают на океанских просторах. Эта привязанность оставалась достаточно сильной, однако новая волна беспокойства о своем будущем загасила радость.
Роджер рассчитывал, что они получат известия о предстоящем возвращении отца прежде, чем его корабль отплывет из Вест-Индии. Плавание занимало от шести до восьми недель, поэтому, даже получи капитан Брук приказ о возвращении этим летом — что, судя по его письмам, казалось маловероятным, — он едва ли смог бы прибыть в Англию до сентября. В этом случае у него оставалось чуть более трех месяцев, чтобы воспользоваться связями в Адмиралтействе для ходатайства за сына, и, зная медлительность, с которой чиновники рассматривали столь незначительные просьбы, Роджер не сомневался, что до 8 января 1784 года — дня его шестнадцатилетия — он успеет предстать перед комиссией по производству в гардемарины. Но теперь капитан располагал шестью месяцами, и у Роджера появились серьезные основания для беспокойства.
К тому времени как они сменили лошадей в Блэндфорде, утреннее солнце и поездка верхом порядком рассеяли его мрачность, а когда часом позже они, оставив большую дорогу, устремились к Нью-Форесту, Роджер почти позабыл о дурных предчувствиях.
Дорога вела через лес. Впрочем, вряд ли можно было назвать дорогой изрытую колеями тропу, кое-где обрамленную поросшими мхом и папоротниками насыпями, чаще же путь пролегал по переходящим одна в другую полянам. В конце каждой поляны они слегка поворачивали и снова ехали между исполинскими дубами, каштанами и буками, ветви которых то смыкались друг с другом над головами путешественников, то расступались на несколько сотен ярдов, позволяя видеть устремленные в небо зеленые вершины.
Роджер любил лес за тишину и таинственность. Казалось, неожиданное открытие ждет повсюду, за каждым кустом, кроется в каждой тени. Предоставляя Джиму ехать иноходью, он то и дело уносился вперед или обследовал боковые поляны, где зеленую траву под копытами его кобылы усеивали золотистые пятна солнечного света. Роджер вспугивал то кролика, то белку, а несколько раз видел мчавшихся от него ланей.
Добравшись до берега Эйвона, они перекусили снедью, которую привез с собой Джим, и, перейдя поток вброд, продолжили путь через кажущийся бесконечным лес. Разбойники им не попадались, но один раз они наткнулись на лагерь «египтян», как в ту пору называли цыган. Эти странные смуглые люди с черными вьющимися волосами, золотыми серьгами и яркими платками казались в Англии чужаками, но тем не менее веками жили в лесу в свое удовольствие. Конечно, цыгане были конокрадами, поговаривали, что они иногда воруют и детей, но на путешественников никогда не нападали. Роджер дружески помахал им рукой, и женщины заулыбались в ответ, сверкая белыми зубами. Дети некоторое время бежали следом за ним, попрошайничая на своем причудливом языке. Он бросил им несколько монет и поскакал дальше.
Солнце стояло в зените, когда Роджер и его сопровождающий выехали из леса и пересекли Сетли-Хит, а в начале второго они прибыли в Лимингтон.
Город располагался у западной оконечности острова Уайт, в четырех милях от моря. Полсотни домов теснилось вокруг причалов там, где река Лим образовала естественную маленькую гавань, и длинной улицы, взбиравшейся на крутой холм к западу от старого города. На вершине холма Хай-стрит разбегалась на две узкие аллеи, огибавшие ратушу, а миновав склады и бойни, они вновь сливались в широкий проспект, ведущий к церкви. За ней извивалась Сент-Томас-стрит.
