– Впрямую – нет, но существуют обходные пути… Несколько лет назад товарищ Циолковский предложил идею ракетного поезда. К сегодняшнему дню теоретически верное решение можно воплотить на практике, даже с не очень хорошими ракетами.
– Что вы имеете в виду, товарищ Цандер?
Нет ничего слаще, чем разъяснять другим очевидные для себя вещи. Положив руки на колени, Фридрих Артурович попытался наклониться вперед.
– Главная проблема – вес ракеты. Получается заколдованный круг – чем больше ее вес, тем больше надо горючего, чтоб запустить ее в космос. Чем больше горючего – тем больше вес… Он сейчас составляет до трех четвертей веса ракеты! Отсутствие хороших двигателей заставляет нас использовать те несовершенные модели, которыми мы располагаем на сегодняшний день. Чтоб облегчить ракету, Циолковский предложил…
Ему все-таки удалось немного сползти с кресла. Не спросясь, он подхватил чистый лист бумаги из папки на столе перед собой и зеленым карандашом, тоже без спросу позаимствованным из стаканчика, несколькими линиями набросал эстакаду, устремленную вверх, под углом градусов в сорок пять. У основания он нарисовал прямоугольник на маленьких колесах.
– Ракета ставится на тележку с электромотором и разгоняется до наиболее возможной скорости, после чего она отрывается и летит далее самостоятельно!
Сталин смотрел на рисунок, потом положил на него ладонь.
– Чем длиннее и выше эстакада…
– Совершенно верно. Тем больше полезного груза унесет ракета.
– Длиннее и выше, – повторил Сталин, глядя на ученого. Ум политика и здравый смысл уже подсказали решение. – Наверное, самое разумное строить это устройство в горах?
– Да, товарищ Сталин.
Сталин обернулся, посмотрел на карту.
– А это ваше приспособление возможно построить в любом месте или есть ограничения?
– В принципе да, в любом. Но и ограничения есть.
Вождь нахмурился, потом улыбнулся.
– Теперь я вас не понимаю, товарищ Цандер…
Фридрих Артурович чуть виновато улыбнулся.
– Это вопрос эффективности системы, а не возможности – не возможности. Чтоб все сработало с наибольшей эффективностью, нужно, чтоб сошлись три условия.
На листе с чертежом он поставил три цифры – один, два, три. Сталин смотрел за ним с доброжелательным вниманием. Он уважал специалистов, хорошо знающих свое дело.
– Гора должна быть достаточно высокой, находиться как можно ближе к экватору и хорошо бы недалеко от уже освоенных человеком территорий.
– А это еще зачем?
– Дороги, жилища, снабжение… Слишком дорого это все обойдется, если начинать на совершенно пустом месте.
Возле цифр появились слова «Высота», «Экватор», «Цивилизация». Сталин молчал минуту, что-то прикидывая. Потом поднялся, подошел к карте мира, что висела на одной из стен кабинета, и жестом пригласил к себе гостя.
– Ну так что, товарищ Цандер, вы можете предложить Советскому правительству? Какое, на ваш взгляд, место, с учетом всех условий, должно быть самым подходящим, если, скажем, через год мы соберемся запустить ракету товарища Циолковского?
Ответ у ученого уже был готов.
– Только Кавказ, товарищ Сталин.
– Кавказ? – переспросил вождь с сомнением. О Кавказе Сталин знал поболее многих.
О чеченских восстаниях там центральные газеты не писали, но Менжинский регулярно докладывал – стреляют на Кавказе…
Цандер тоже знал – на Кавказе неспокойно. Если жизнь в Советском Союзе уже, можно сказать, вошла в колею, то там, да еще в среднеазиатских республиках еще постреливали… Но откуда в России другие горы? Не Уральские же…
– Уральские горы, к сожалению…
Сталин кивнул.
– Понимаю. Низковаты. Ну, а за рубежом?
Ученый слегка наклонился, стараясь уловить мысль вождя.
– Вы не стесняйтесь, – улыбнулся Иосиф Виссарионович. – Считайте, что наш разговор теоретический. Так сказать, из области чистой науки. Вы, как ученый, решайте научные вопросы, а политические аспекты проблемы предоставьте решать политикам и военным.
Фридрих Артурович не мог не улыбнуться в ответ. Правда, улыбка у него вышла озадаченная. Из этого кабинета открывались такие горизонты, что дух захватывало. Тут видно было не только Ивана Великого и половину Москвы. Кавказ, было видно, Тибет, Пиренеи, Гималаи… А почему бы и нет? Если разговор теоретический, а поступь Мировой Революции тверда и ее победа неизбежна? Он слегка кивнул, принимая условия игры, и посмотрел на карту другими глазами.
– Альпы и Пиренеи это удобно, но это ведь самое логово – работать спокойно не дадут. А кроме этого, в плане близости к экватору наш Эльбрус все-таки предпочтительнее. Далее…
Карандаш в его руке зигзагом спускался сверху вниз, на секунду задерживаясь там, где бумага окрашивалась в коричневый цвет.
– Кордильеры и Анды – слишком далеко. Неудобно. Килиманджаро в Африке – почти то, что нужно. Гора стоит почти прямо на экваторе и высота приличная, но места уж больно дикие…
Карандаш ушел вправо, в Азию. Стремительно, словно Буденновская конница, прокатился по Афганистану, по Персии, по равнинам Индостана и остановился.
– Вот разве что Тибет….
Он широко улыбнулся, радуясь, что вовремя вспомнил нечто важное.
– Джомолунгма, товарищ Сталин.
Сталин, до того пристально рассматривавший Европу, повернулся.
– Это где?
– Тибет, Гималаи, Иосиф Виссарионович. Не так давно в массиве Тибетских гор англичане обнаружили гигантскую вершину. Возможно, самую высокую гору мира. Они там давно хозяйничают, а значит, места вокруг более-менее цивилизованные. Сама же гора имеет форму пирамиды…
Сталин на глаз попытался определить расстояние от Владивостока до огромного коричневого пятна в самом центре Азии.
– Как ее назвали колонизаторы?
– Англичане зовут ее Эверестом, а местные жители дали ей несколько имен. Джомолунгма, Сагарматка.
Сталин покачал головой, словно вслушивался в то, что эхом мелькнуло в голове.
– Что значит последнее слово?
– Мать богов.
– Мать богов, – повторил Сталин. Он замолчал, глядя на карту, и Цандер не решился оторвать его от размышления. Генеральный стоял долго, только изредка сообразно посещавшим его мыслям наклонял голову то вправо, то влево. Несообразно моменту товарищ Цандер вспомнил дачного петуха, что так же вот примеривался к зерну, прежде чем склевать его.
– Мы, конечно, люди неверующие, – наконец сказал он, – но в этом есть символ. Не так ли, товарищ Цандер?
Ученый вздрогнул, застигнутый на вздорной мысли.
