На прощание Гутенной обнял Ефима, дохнул в лицо махорочно-алкогольным букетом.
— Ну дай слово, что окрестишься!
— Да будет, будет тебе, Сема! — проникновенно отвечал Альшиц.
— Хороший ты парень, вот что я скажу, хоть и неправильной национальности…
В очередной раз проспавшись, Ефим смог наконец перевести дух и разобраться, куда его, собственно, занесло. Разговоры попутчиков встревожили Ефима, а указанный в билете пункт назначения привел его в полное недоумение. Последующая ревизия собственного положения и состояния финансов поначалу ввергла человека неправильной национальности в ужас. Однако спустя пару часов беспросветного отчаяния он начал смутно различать светлые стороны такого поворота событий. Денег на возвращение ему в любом случае не хватало, но и голодная смерть в перспективе тоже не маячила — по крайней мере, ближайшие несколько дней. Было и кое-что еще: почти незаметное, исподволь набирающее силу чувство; веселые колючие пузырьки невидимого шампанского, от которых кругом идет голова… Свобода.
Здесь не было заботливого семейства, сонма близких и дальних родственников; не было друзей и знакомых — преуспевающих либо собирающихся преуспеть в самое ближайшее время. Только жесткая полка, перестук колес, тайга за окном и восхитительная неизвестность впереди.
Какая-то цель Ефиму все же требовалась; и целью этой стала невесть как осевшая в памяти Мгла. Он добрался туда ранним утром, вдохнул полной грудью воздух, насыщенный железнодорожными запахами пополам с ароматом хвои, — и улыбнулся. От всегдашнего раздолбайства вдруг не осталось и следа: к вечеру у Ефима была комната в общежитии и работа. И то и другое предоставил директор лесопилки: столичный шарм и деловитые манеры приезжего произвели на него самое выгодное впечатление.
— Как молодого специалиста мы вас оформить не можем, сами понимаете — вот если бы вы попали к нам по распределению, тогда, конечно, совсем другое дело…
Ефим твердо заверил, что никаких поблажек не ждет, чем еще больше расположил к себе начальство. Разумеется, будучи человеком неправильной национальности, Фима не мог не известить родню о своем местонахождении. Он вкратце обрисовал нынешнее свое положение (благоразумно опустив причины, к нему приведшие), заверил всех в полной своей удовлетворенности и мягко намекнул, что все попытки повлиять на него обречены на провал. Родня, к счастью, поняла правильно и не стала портить Фиме кровь.
— Чезаре Альшиц! Сибирский Цезарь! — то ли укоризненно, то ли уважительно пророкотал в телефонную трубку Аркадий Яковлевич, дядя Аркаша — да-да, тот самый начальственный дядя из Мги. — Лучше, значит, первым в деревне, чем вторым в Риме… А что, пожалуй, ты и прав! Возмужал, заматерел — я уж по голосу слышу… Ну, ты давай там, не подкачай! А надумаешь вернуться, местечко для тебя завсегда будет.
И Фима не подкачал; а спустя месяц, когда запутанная и хромающая на обе ноги лесопильная бухгалтерия была приведена в надлежащий вид, он и вовсе стал правой рукой своего работодателя. По ходу дела в умной Фиминой голове родилась парочка не очень-то и сложных, но оригинальных финансовых схем. Будучи опробованы, они принесли его патрону неплохую прибыль — а поскольку тот был мужиком неглупым, благодарность не заставила себя долго ждать. Через полтора года человек неправильной национальности покинул общежитие, въехав в собственный, только что купленный домик на окраине — требующий, конечно, серьезного ремонта и дальнейших капиталовложений, но ведь свой же! Дом вскоре избавился от прогнивших и зараженных грибком досок; в один прекрасный день старая краска шелухой облетела наземь, словно отслужившая свое змеиная шкура. Белила и сурик, вечные спутники малоэтажного строительства, довершили преображение — и Ефимово жилище, некогда одно из самых запущенных, стало выгодно отличаться от большинства соседских построек. Обстановка также потихоньку менялась — жилье обретало уют. За несколько лет автономного существования Фима с удивлением обнаружил, без скольких вещей он может, оказывается, обойтись в этой жизни. Тем приятнее было обретать их, понемногу разбавляя комфортом спартанскую простоту. Взять хотя бы электрический звонок, издающий мелодичное «динн-донн!» — точно как в родительском доме (тут Фима проявил некоторую сентиментальность). Усовершенствование было небольшим, но тешило скромное Фимино самолюбие: на всей улице звонок был, наверное, у него одного. Соседи не заморачивались подобными изысками, предпочитая стучать в дверь или в окошко.
В тот вечер он вернулся домой позже обычного, засидевшись на работе: близился квартальный отчет, да возник откуда-то мутный слушок о внеплановой финансовой проверке — в общем, надо было немножко подчистить хвосты. По пути Фима завернул в продуктовый и прикупил там свежего говяжьего фарша. Этот незамысловатый продукт он уважал чрезвычайно. Будучи любителем вкусно поесть и холостяком, готовил Ефим неплохо, однако искусство приготовления всяких сложных блюд оставалось покуда тайной за семью печатями. Этим вечером предстояло сделать выбор между макаронами по-флотски и супом с фрикадельками, до которых Фима был большой охотник. Макароны, тем не менее, одержали верх: долго возиться не хотелось.
— Бабу вам надо завести, барин! — сам на себя ворчал Ефим, наливая в кастрюлю воды. — Она б не только фрикадельки…
— Не все так просто! — вздыхал придуманный «барин» — сибаритская Фимина сущность. — Женщинки очень требовательны к условиям выгула и содержания, да и потом — я ведь каку попало не возьму! Надо, чтоб и красивая, и ласковая, и работяшшая…
— Ага, щас! Раскатал губенку-то! — сгрубил «барину» «слуга».
— Выпорю я тебя на конюшне за такие сло… — содержательный монолог прервал колокольчик звонка.
Ефим удивленно поднял бровь: в гости он никого не ждал. «А вдруг на пороге та самая, желанная — стоит и мерзнет на холодном осеннем ветру…» Он улыбнулся мимолетной романтической мысли, но дверь открыл с легким интересом, может быть, даже с тенью некой надежды — и не спрашивая «кто там».
Трикобыл стоял позади детей, но именно на него обратился в первую очередь изумленный Ефимов взор. Человека таких габаритов встретишь нечасто, а странная одежда лишь подчеркивала импозантность пивниковой фигуры. Спутники его выглядели не менее экзотично. Длинные волосы Марикса и Лассы отливали темной медью — словно тонкая проволока трансформаторной обмотки; черты лиц были настолько правильными, что невольно наводили на мысль о манекенах. Нежно-розовая, без единого пятнышка кожа, глубокая синева глаз, странные наряды — дети словно сошли с глянцевых страниц дорогого каталога, вестника высокой моды. Первая мысль Фимы такой и была: где-то поблизости проходят съемки и странная троица явилась попросить что-то — например подключить какой-нибудь осветительный прибор… Стоп! Какие еще съемки, какие журналы — это Мгла! Скорее всего, у людей сломалась машина…
— Можно, мы войдем? — мелодичным голоском спросила девочка.
Мальчик молча шагнул вперед — и ничего не понимающий Ефим посторонился, пропуская странную троицу.
Девочка по-хозяйски огляделась.
— А знаешь, мне здесь даже нравится — чисто, аккуратно… Что скажешь, Марикс?
