— Как Тема? — Боренька почувствовал, что у него останавливается сердце. — Это мой ребенок, мой сын.
— Ты, дорогой, на тот момент был ее мужем, но это вовсе не означает, что и отцом ее ребенка. Посмотри на меня, видишь? У Темы мой нос, мои волосы. Он мой сын, нет вопросов. Я хороший отец, люблю его безумно. Все восемь лет деньги Ляле даю на него. Меня упрекнуть не в чем.
Оба замолчали. Пауза тянулась долго, но обоих, очевидно, не тяготила. Казалось, каждый мысленно сопоставлял свой портрет с портретом спорного ребенка. И, судя по довольной улыбке, каждый приходил к утешительному для себя выводу, что главные аргументы на его стороне.
— Вадим знает о ваших отношениях? — прервал молчание Боренька.
— Боренька, тебе пора становиться Борисом. О таких вещах мужья узнают последними, если узнают вообще. Тебе ли этого не знать…
Соучастники опять замолчали.
— Как у вас со слухом? Я имею в виду музыкальный слух. — Мысль, которая вдруг пронзила измученную Боренькину голову, даже рассмешила его.
— В этом смысле глух как тетерев. А что?
— Вот и я тоже, и Ляля. А Тема очень музыкален. Как Вадим… У него мама — оперная певица.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. Вот уж кто великая женщина, так это Ляля. Да, мама была права, во всем.
— Какая мама? Не понял…? — судя по выражению лица, ответы совсем не на эти вопросы хотел немедленно получить соучастник, но Бореньке это было уже не интересно. Он встал, бросил на стол деньги за коньяк и зашагал прочь.
— Эй, Боренька, погоди? Ну, расскажи же, в чем права-то? Чья мама? — Боренька не обернулся — разве можно рассказать жизнь?
Ночью он долго не мог уснуть. Глядя в черную пустоту, он думал о том, что, конечно же, можно сделать генетическую экспертизу, но что это изменит? Он любит Тему — и только это имеет значение. Боренька бережно перебирал в памяти каждый прожитый с Лялей день. Она заморозила его сердце, пусть так, он давно ей все простил. Но в их встрече был смысл — сын. Пусть Тема носит не его фамилию и не его отчество, но это его сын, он знает это точно. Он любил и, наверное, любит до сих пор эту женщину, только с ней он чувствовал себя мужиком. Лялины волосы, ее шалый шепот в ночной тишине…
Боренька повернулся на бок и уперся взглядом в свою кристально честную жену. Жиденькая серо-желтая прядка упала на то место, где у людей обычно бывают брови. На тонкие бледные губы, полуоткрывшиеся во сне, наехал воротник ночной рубашки, толщиной ткани больше похожей на пальто. «Тоска…» — Боренька покорно вздохнул. Тоня тихонько всхрапнула и тяжело перевалилась к стене. Боренька закрыл глаза — как наваждение, ему улыбались жадные Лялины губы. Элегантный господин прав: он, Боренька, всего лишь соучастник не только в Лялиной, но и в своей собственной жизни. Сынок… По жизни — сынок. Как, впрочем, и господин. Последняя мысль явно понравилась Бореньке и даже успокоила его: он не один такой. Значит, можно жить спокойно. А Тоня… А что Тоня? Ее блинчики с курагой даже лучше маминых.
Найда, родства не знающая
Последние два года утро в моей семье начиналось ровно в шесть часов независимо от времени года, дня недели и личных планов. Ненавязчивый опрос ближайших соседей показал, что не только мы стали жертвой неистребимого трудолюбия и пунктуальности нашей новой дворничихи Зинаиды, приехавшей искать счастья в столицу из вконец обедневшего маленького городка в Сибири. Все тридцать лет своей жизни Зина точно знала, что просыпаться нужно очень рано, потому что первая заводская смена начинается в семь часов. На то, чтобы умыться, одеться, позавтракать, что-то скоренько сделать по дому, нужен час. И еще час, чтобы добраться до завода, раскинувшего свои корпуса за городской чертой. Так жили родители Зины, родители ее родителей, все родственники и соседи. Так жила и сама Зина с мужем и двумя малыми детьми. Три года назад по обычным для нашего времени причинам завод остановился, практически весь город остался без работы, и уже ни у кого не было нужды подниматься с постели ни свет ни заря. Но заведенные раз и навсегда внутренние часы не давали Зине покоя, звали ее к производительному труду, которого в родном городе не было ни для нее, ни для мужа, и, в конце концов, привели Зинину семью в первопрестольную. Здесь много лет назад, еще по лимиту, осели родственники Василия, они-то и помогли молодой паре устроиться на работу в наш ЖЭК, ему — слесарем, ей — дворником. Новая работа давала им не только кусок хлеба, но и бесплатное жилье — однокомнатную служебную квартиру.
Неутомимая Зинаида мела летом и скребла зимой по несколько раз на дню, без выходных. При этом все жильцы точно знали, что не из любви к ним так старается дворничиха, просто она все привыкла делать на совесть, независимо от того, что именно и где. А москвичей, по ее мнению, лентяев и лежебок, она явно недолюбливала, всем своим суровым и неприступным видом давая это понять. Но главными ее врагами были домашние собаки, такие же набалованные сытой жизнью, как и их хозяева. Казалось, Зина была убеждена, что выходят они на улицу специально для того, чтобы осквернить почти стерильную чистоту газонов и тротуаров, нанести непоправимый урон архитектурному совершенству созданных ею сугробов. Однако к многочисленной стае бездомных собачонок — разномастных и разнокалиберных — Зинаида относилась с нежностью, подкармливала и даже в случае нужды лечила, как умела. Чужие беды ей были близки и понятны, а стремление помочь — естественно. Что на самом деле за человек наша Зинаида, толком не знал никто, да и не очень хотел узнать. За два года она завела относительно дружеские отношения с двумя старушками, и только.
Однажды, измученная ранними побудками, в надежде избавиться от головной боли я раньше обычного вышла с собакой на улицу. И прямо у подъезда столкнулась с Зинаидой.
— Здравствуйте, — машинально, даже не рассчитывая на ответное приветствие, выпалила я.
— Ну, здравствуйте, — дворничиха, с плохо скрываемым раздражением наблюдала за тем, как моя собака, ничуть не смущаясь грозным видом дородной дворничихи, принялась делать то, собственно, ради чего ее и вывели на улицу.
Ободренная хотя бы относительной благосклонностью, я решила задать давно мучивший меня вопрос.
— Зина, а зачем вы так рано начинаете работать? Все еще спят, а вы уже метете… Сами бы поспали.
— Как это — рано? — удивилась Зинаида. — Порядок такой: люди на работу идут, надо чтобы по чистому и чтобы я им своей метлой не мешала. — Зина была явно недовольна необходимостью объяснять столь очевидные вещи. — У меня ведь еще и дети, чтоб вы знали. Уберусь и иду их в школу провожать. Они уйдут — я и сосну часок. А вы как думали? Ой, Найда, Найда! — голос Зины заметно потеплел, к ней от другого конца дома со всех ног неслась огромная красавица овчарка. Упитанные бока и лоснящаяся шерсть не оставляли сомнений, что Найда не из дворничихиных подопечных. — Ух ты, на-на скорей! Крестница моя, — с гордостью сообщила мне Зинаида, доставая из кармана старенькой куртки сухарики из черного хлеба, которые она, вероятно, сушила для дворовой братии.
