ты?
– Нет. Слу-у-ушай. Если она за нами шла, то надо просто пойти той же дорогой, и мы ее найдем.
– А твой отец разве не так ходил? Ты же ему все доложила.
– И ничего не доложила.
– Врешь.
– Ну и что?
– И про нас доложила?
– Про что? – хи́тро спросила ты.
Я вдруг представил, как весь мир знает уже про спущенные штаны, кусачих комаров на жопе, иглы на твоих пятках и как все показывают на меня пальцем.
– Про то самое!
– Про это точно не доложила. А вот ты тетке своей все разболтал.
– И ничего не разболтал.
– Разболтал-разболтал.
– Я же слово дал, когда ты своим голым журналом трясла. – Врать иногда было неприятно.
Ты ковырнула в носу.
– Давай лучше пойдем в лес Ленку искать, – сказала. – И больше вообще никому ничего не скажем.
Я сдувал с солдат песок, прятал в карман.
– Как хочешь, – сказала ты. – Я сама пойду. Еще Юрку позову. Он сразу сказал, что ты хомяк. Так и сказал: «Валька тот еще хомяк». Мы с ним вчера познакомились, пока ты под домашним арестом валялся. Вот мы найдем Ленку и будем герои, а ты будешь навсегда хомяк.
От тебя было одно сплошное беспокойство. От сотни дурканутых ленок такого беспокойства не было. Короче, мы воскресли и отправились ее искать.
Прежней тропинкой мы не пошли и попали неизвестно куда. Долго брели вдоль заросшего малиной оврага. На дно его стекались тени и шорохи. Многие зверьки жили в нем только потому, что не могли выбраться.
Ты топала впереди. Вокруг твоей головы облаком суетились мошки. Я старался идти за тобой след в след, чтобы не наступить на змею. Странно, что в прошлый раз я не вспомнил про змей, а в этот вспомнил. Ты была выше, и мне приходилось шагать широко. Наверное, поэтому я быстро устал.
– Не было здесь Ленки, – сказал я.
– Почему?
– Потому что нас тоже здесь не было.
Хотелось есть. Тетка уже приготовила щавелевый суп с яйцом и сметаной. До ужина, укутанный в большое полотенце, он будет томиться на подоконнике. Щавель тетка собирала в садике под нашим окном, а яйца и сметану мы покупали в Новом селе. Их привозили на телеге, в которую была запряжена большая, как наш клуб, лошадь без имени. Я так и называл ее лошадь без имени, потому что молочница его не придумала. Я всегда брал для лошади кусок черного хлеба с солью. Она тянула его к себе волосатыми губами и думала, что я тоже лошадь без имени. Вот бы сейчас ее сюда и ехать на телеге навстречу щавелевому супу.
– Домой хочу, – сказал я.
– Нытик.
– Сама нытик. А здесь змеи.
– Врун.
– Ты леса не знаешь.
– Ой, ты знаешь. Просто трусишь больше меня. А вот Ленка часто в лес бегала.
– С чего вдруг она в лес бегала?
Ты пожала плечами. Мошки смешно поднялись над твоей головой и снова опустились к ключицам.
– Мне Юрка сказал, что бегала, – ответила ты. – А ему – Сашка Романишко. Давно рассказал, еще на той неделе. Пока в Новое село не уехал.
Сашка дружил с Ленкой и верил любой ее глупости. Однажды она сказала, что доктор Свиридов может проглотить любого мальчика или девочку, если они будут плохо себя вести. И что у него во рту для этого есть специальный серебряный зуб. И тогда Сашка посыпал себя перцем, чтобы доктор Свиридов не мог его проглотить. Так и ходил, пока все не исчихались.
На полянку с собачьими холмиками мы вышли, когда тени деревьев плотно придавили траву. На этот раз холмики замерли без движения – боялись пропустить интересное. Стало так тихо, как будто мы оказались под землей. Куда идти дальше, мы не придумали. Глядя под ноги, ты стала кружить по поляне. А я снова принялся считать холмики. Но на этот раз их было не семнадцать, а восемнадцать. Лишний холмик хотел казаться старым, но был совсем свежий. Под набросанной прошлогодней листвой и сосновыми иглами темнела еще сырая земля.
Я не успел понять, что это значит, как остался один. Деревья заскулили по-собачьи. Или это ветер качнул тяжелые ветви. Кто-то следил за мной из-за деревьев, из-за кустов, из-под земли.
– Эй! – позвал я, но крик закончился у рта.
Надо мной нависали кусты, от которых мы в прошлый раз убежали. Плотные листья складывались в высокую мрачную стену. Она вздрогнула, затрещала. Ветки потянулись ко мне, хотели схватить за уши, и из кустов выбралась ты, испуганная не меньше моего. В руке ты держала сандальку дурканутой Ленки. Ее нельзя было спутать ни с какой другой, из-за нацарапанного на мыске кривого рисунка.
Мы заблудились. Шли то в одну сторону, то в другую. Лес отворачивался, как будто ему не было до нас дела. Потом мы сидели на берегу ручья со скользкими черными корягами на дне. Тетка говорила, что любой овраг рано или поздно превращается в реку. Может, это был тот самый овраг, мимо которого мы так долго шли днем.
– Надо найти тропинку, – сказала ты. – Тропинки всегда куда-нибудь ведут.
У тебя на коленях лежала Ленкина сандалька. С нее на платье сыпалась сухая земля. Теперь я разглядел, что вместо узора на сандальке среди прямых линий была нацарапана большая кукла и переломленная пополам сосна. Кукла и сосна были такие огромные, что на мыске больше ничего не уместилось. А прямые линии казались линиями горизонта, которые Ленка рисовала то в одном месте, то в другом, но все они вышли косо, будто кукла, сломав сосну, принялась раскачивать и подбрасывать небо.
Я хотел рассказать тебе про новый собачий холмик, но вспомнил, что ты меня обозвала хомяком, вруном, – и передумал.
– Сколько человек может прожить в могиле? – спросил я.
– День или два. Я бы прожила три.
– А дышать как?
– Надо просто не дышать.
Не сговариваясь, мы вдохнули поглубже и замерли. Я чуть не умер и первым изо всех сил втянул свежий воздух.
– Побеждает сильнейший, – сказала ты словами из радио. – А я так могу сколько хочешь сидеть.
– Просто кое-кто носом по-подлому дышал, – сказал я.
– И хитрейший, – добавила ты.
И вдруг случилось то, что потом будет случаться со мной и с совершенно разными людьми – моей теткой, дядей Гошей, твоим отцом… Тело, чувства, мысли, воспоминания другого человека я ощутил как свои. Они возникали в моей голове отчетливо и ясно. Я стал тобой от макушки до пяток.
1
От речки к
