он тоже мог сказать, потому что Рой стоял посреди лужи разлитого кофе.
— Я сварил кофе, — более нелепое замечание было трудно предположить. — Кажется.
— Вижу. Отличный кофе.
— Главное - горячий.
— Ага. Он и должен быть горячим.
— Не хотел тебя будить.
— Да я уже и сам проснулся. Я уберу. Где у тебя тряпка?
Рой почесал взъерошенный затылок.
— Где же у меня тряпка? Наверное, перед тем, как убить домработницу, следовало спросить, где у нее тряпка.
— Ладно, отойди. Сейчас что-нибудь придумаю.
— Валяй. Успеха.
Маккена повалился на диван. Энди пошарил по гостиной, но кроме рулона бумажных полотенец ничего не нашел. Собирая на корточках остатки кофе, парень обернулся через плечо.
— Сейчас все восстановим.
— Слава богу, — как-то облегченно вздохнул Маккена. — Хоть что-то еще в этой жизни поддается восстановлению.
— Я вчера пожарил стейки. Если хочешь, разогрею.
— Как странно…
— Что странно?
— Ты сказал, что приготовил стейки. Но это не все. Еще ты спросил, хочу ли я, но и это не все. Ты готов разогреть их для меня.
— А что тут такого? Ты же говорил, что по утрам всегда голоден, я и подумал.
— Подумал. Как давно обо мне никто не думал. Приятно, однако.
— Прости. Я хотел отнести тебе кофе наверх, но не смог всплыть. Ждал тебя до утра и свалился в итоге как мертвый.
— Как горло?
— Я в порядке.
— Слышу. Ревешь как мотор, начерпавший воду. Интересно, а как ты лечился бы там, под мостом?
— Никак. Само бы прошло. Я живучий.
— Не сомневаюсь.
Энди сполоснул турку, насыпал кофе и сахар.
— Мама учила меня вначале прокаливать его и лишь потом варить. Говорила, так вкуснее.
Залитый кипятком кофе заворчал, твердо намереваясь удрать, но Энди поднял турку, и напиток расстроенно опустился, недовольно побулькивая.
— Тебе с молоком?
— Кофе с молоком не бывает. Это всего лишь жалкая имитация.
— Понял. Без молока.
— Энди, — Рой отхлебнул и, довольно запрокинув подбородок, проглотил. — А как ты оказался на улице?
— Да как оказался? Ушел. Моя мать — итальянка, отца не видел. Она никогда о нем не говорила. Как мы попали сюда, не знаю. Потом она умерла. Мне лет одиннадцать было, а отчим спился. Руки распускал. Я и ушел.
— Давно?
— Осенью еще. Кое-как зиму пережил. Думал в теплые края податься, а тут ты с моста свалился, ну, а дальше… А ты зачем с моста-то кидался?
— Зачем с моста кидался? Кризис жанра.
— Что это?
— Это? Это, когда себя где-то теряешь, а найти не можешь. Вот и выходит, что, раз тебя нет, то и жизнь ни к чему. Пьешь без меры, наркотой балуешься, а после - с моста. Боль внутри жуткая, а унять не получается. Да я передумал, когда тебя увидел, а нога соскользнула, и уж выбирать не пришлось.
— А теперь как?
— Что "как"?
— Нашел себя?
— Тебе спасибо. Видишь, сижу, с тобой кофе пью.
Энди улыбнулся. Ему давно не было так приятно. Рой тоже улыбнулся. Ямочки, чуть обрамленные отросшей щетиной. Зеленоватое напыление в радужках глаз.
— Кофе вкусный.
— Да?
Зазвонил телефон. Парень вздрогнул. Странный поворот дала жизнь. Дом. В нем звонит телефон и пахнет кофе. Мир внутри мира. Этот уютный и тихий. А тот, другой, течет за тонкой стеклянной дверью, суетный, переполненный звуками и возней.
— Да, Стив. Привет. Не дождешься. Да, уже готов. Стою в пальто. Скоро буду.
Врет. Так убедительно. Энди бы поверил. Тонкий мостик, перекинутый между мирами. Рой здесь в джинсах, босиком, не умытый и взъерошенный, и кто-то там, где-то, по имени Стив.
Тишина. Так странно. Энди уже давно отвык. Забегаловка, где он мыл посуду, пропитанная криками и грохотом кастрюль, мост с несущимися машинами стали привычными для него. И вдруг тишина. Такая, что, кажется, можно услышать, как скрипит солнечный луч, ползущий по стене.
Студия. Еще один мир посреди тех двух. Энди прилег на разворошенную кровать. Едва уловимый запах одеколона и табачного дыма перемежается с запахом тела. Запахи Роя. Энди уже запомнил их. Ямочки, свободный разлет плеч, тонкая полоска волосков от пупка в пах, кожа, подернутая золотистым загаром. Еще один мир в тех трех.
Мальчишка берется за уборку. Аккуратно складывает вещи, словно каждая из них столь хрупка, что может рассыпаться от неловкого движения. Дикое количество пустых бутылок из-под бурбона, чашки с засохшим кофейным осадком, переполненные пепельницы и картина, парящая в желтом свечении. Рой Гейл Маккена.
Пакет наполняется мусором. На столе - справа от подиума - горы фотографий. Красивые мужчины с дорогими телами и взглядами, отполированными успехом. На ринге, в воде, на пляже, на мотоциклах… По одному, парами, группами… Так странно. Энди столько раз рассматривал выброшенные журналы, подобранные на помойках, но никогда не задумывался над тем, кто они, те, кто улыбаются с глянцевых листов.
Мусорные мешки теснятся возле двери. Один. Второй. Третий. Энди наверху, в студии. Он и знать не знает, что уже упала ночь, разлив флакон с чернильной мутью.
— Что за черт?! — слышится снизу раздраженный вскрик. — Тебе пора выдавать при входе навигатор, чтоб никто шею не сломал!
Вторя голосу, раздается звон бьющегося стекла.
— Дьявол! — это голос Роя. — Энди! Где ты, черт тебя подери?!
Парень не помнил, как оказался внизу. Нет, он бы, наверное, помнил, но его сознание, замешкавшись в студии, уже никак не успевало за ним. Рой в сопровождении незнакомца стоял в дверях, запутавшись в рассыпавшемся мешке. Нет, он скорее не стоял, а безвольно висел на плече попутчика, и было видно, что тому стоит немалых усилий все же сохранять его в этом положении. Парень совсем растерялся, не понимая, то ли ему хватать мусор, то ли поддерживать Маккену.
— Брось ты эту дрянь, — голос незнакомца показался бархатным и теплым. — Помоги лучше.
— Что с ним?!
— Ничего необычного. К утру пройдет, когда проспится.
Только сейчас Энди понял, что Рой абсолютно пьян. На лестнице Маккена пытался сопротивляться и падать, но ему не позволили.
— Ну, распишись в получении, — улыбнулся незнакомец, потирая поясницу и глядя на неподвижного распластанного друга. — Спит уже аки агнец.
— Что? — не понял Энди.
— Что-что. Груз я тебе доставил, а дальше... твоя забота, что с ним делать. Так что, говорю, распишись в получении. Шутка. А ты, по всей вероятности, Энди?
— Угу.
— Что ж. Рой мне все уши оттоптал рассказами о тебе. Ну, будем знакомы. Я - Стив.
— Я тоже слышал о тебе. Ты звонил сегодня утром.
— Верно. С тех пор прошла вечность. Ты это, не тряси его. Он до утра не шелохнется.
— А если…
— «Если» не будет. Верь на слово. Испытано не один раз. Слышал я, ты какой-то необыкновенный кофе варить умеешь. Не угостишь?
— А, да. Сейчас.
Не то чтобы Стиву хотелось кофе. Скорее, не хотелось вообще, но ему было интересно разглядеть новое приобретение друга.
— Так значит, ты не дал ему покончить с собой? — начал Стив.
— А он и не собирался, — ответил Энди, стараясь вложить в слова как можно больше правдивых нот. — Просто поскользнулся.
— Ну, да. Я неправильно выразился. Выходит, ты теперь живешь с ним?
— Я работаю на него.
Парню не нравилось, что Стив пытает его.
— Я не просил. Он сам предложил.
— На него похоже. У всех свободных художников мозг к черепу не прикреплен. Но ты не обижайся. Я не имел в виду ничего такого.
— Я привык.
— Привык? К чему?
— Что, обращаясь ко мне, люди не имеют в виду "ничего такого".
— Да ты и правда обиделся. Не стоит. Нам еще предстоит стать друзьями. Я частый гость в этом доме.
— Еще кофе?
— Нет, дружок. Пойду. Сегодня буду спать спокойно, зная, что он не один.
Стив поднялся, дружески похлопал Энди по плечу.
— Береги его. Он того стоит.
Парню стало вдруг как-то легко. Последние слова друга Роя прозвучали мягко, и Энди подумал, что, наверное, зря щетинился на него. Ведь Стив и правда не хотел его обидеть. Просто показалось.
Энди вернулся в студию, размышляя, как разрешить свалившуюся на него проблему. Он чувствовал ноющую досаду. Неужели все снова? Сомнения, зыбко дрожащие внутри, исчезали. Рой спивается, и Энди знал, что будет дальше. Разложение личности, трансформирующее сознание, крах и дно. Человек, который по дикому, редчайшему стечению обстоятельств за эти дни стал ему почти родным, болен. Серьезно болен. Энди посмотрел на Маккену. Тот лежал, как-то неудобно запрокинув голову, полностью одетый. Словно мертвый. Ямочек не было, и лишь едва заметная морщинка собралась между бровей. Мир внутри этого мира, тонкая грань, окольцованная тяжестью недуга. Мальчишке захотелось заплакать. Он, наверное, сделал бы это,
