Если он не хотел, чтобы подстригали деревья, деревьяоставались нетронутыми, если он просил простить или наградить кого-либо,заинтересованное лицо знало, что так и будет; он мог ездить на любой лошади,брать в замок любую собаку; рыться в библиотеке, бегать босиком и есть, что емувздумается.
Его отец некоторое время боролся с этим, но уступил – непринципу, а желанию жены. Он ограничился удалением из замка всех детейслужащих, опасаясь, что благодаря низкому обществу прихоти мальчика превратятсяв склонности, трудно-искоренимые. В общем, он был всепоглощенно занятбесчисленными фамильными процессами, начало которых терялось в эпохевозникновения бумажных фабрик, а конец – в смерти всех кляузников. Кроме того,государственные дела, дела поместий, диктант мемуаров, выезды парадных охот,чтение газет и сложная переписка держали его в некотором внутреннем отдаленииот семьи; сына он видел так редко, что иногда забывал, сколько ему лет.
Таким образом, Грэй жил в своем мире. Он играл один –обыкновенно на задних дворах замка, имевших в старину боевое значение. Этиобширные пустыри, с остатками высоких рвов, с заросшими мхом каменнымипогребами, были полны бурьяна, крапивы, репейника, терна и скромнопестрых дикихцветов. Грэй часами оставался здесь, исследуя норы кротов, сражаясь с бурьяном,подстерегая бабочек и строя из кирпичного лома крепости, которые бомбардировалпалками и булыжником.
Ему шел уже двенадцатый год, когда все намеки его души, всеразрозненные черты духа и оттенки тайных порывов соединились в одном сильноммоменте и тем получив стройное выражение стали неукротимым желанием. До этогоон как бы находил лишь отдельные части своего сада – просвет, тень, цветок,дремучий и пышный ствол – во множестве садов иных, и вдруг увидел их ясно, все– в прекрасном, поражающем соответствии.
Это случилось в библиотеке. Ее высокая дверь с мутным стекломвверху была обыкновенно заперта, но защелка замка слабо держалась в гнездестворок; надавленная рукой, дверь отходила, натуживалась и раскрывалась. Когдадух исследования заставил Грэя проникнуть в библиотеку, его поразил пыльныйсвет, вся сила и особенность которого заключалась в цветном узоре верхней частиоконных стекол. Тишина покинутости стояла здесь, как прудовая вода. Темные рядыкнижных шкапов местами примыкали к окнам, заслонив их наполовину, между шкаповбыли проходы, заваленные грудами книг. Там – раскрытый альбом с выскользнувшимивнутренними листами, там – свитки, перевязанные золотым шнуром; стопы книгугрюмого вида; толстые пласты рукописей, насыпь миниатюрных томиков, трещавших,как кора, если их раскрывали; здесь – чертежи и таблицы, ряды новых изданий,карты; разнообразие переплетов, грубых, нежных, черных, пестрых, синих, серых,толстых, тонких, шершавых и гладких. Шкапы были плотно набиты книгами. Ониказались стенами, заключившими жизнь в самой толще своей. В отражениях шкапныхстекол виднелись другие шкапы, покрытые бесцветно блестящими пятнами. Огромныйглобус, заключенный в медный сферический крест экватора и меридиана, стоял накруглом столе.
Обернувшись к выходу, Грэй увидел над дверью огромнуюкартину, сразу содержанием своим наполнившую душное оцепенение библиотеки.Картина изображала корабль, вздымающийся на гребень морского вала. Струи пеныстекали по его склону. Он был изображен в последнем моменте взлета. Корабль шелпрямо на зрителя. Высоко поднявшийся бугшприт заслонял основание мачт. Гребеньвала, распластанный корабельным килем, напоминал крылья гигантской птицы. Пенанеслась в воздух. Паруса, туманно видимые из-за бакборта и выше бугшприта,полные неистовой силы шторма, валились всей громадой назад, чтобы, перейдя вал,выпрямиться, а затем, склоняясь над бездной, мчать судно к новым лавинам.Разорванные облака низко трепетали над океаном. Тусклый свет обреченно боролсяс надвигающейся тьмой ночи. Но всего замечательнее была в этой картине фигурачеловека, стоящего на баке спиной к зрителю. Она выражала все положение, дажехарактер момента. Поза человека (он расставил ноги, взмахнув руками) ничегособственно не говорила о том, чем он занят, но заставляла предполагать крайнююнапряженность внимания, обращенного к чему-то на палубе, невидимой зрителю.Завернутые полы его кафтана трепались ветром; белая коса и черная шпагавытянуто рвались в воздух; богатство костюма выказывало в нем капитана,танцующее положение тела – взмах вала; без шляпы, он был, видимо, поглощенопасным моментом и кричал – но что? Видел ли он, как валится за борт человек,приказывал ли повернуть на другой галс или, заглушая ветер, звал боцмана? Немысли, но тени этих мыслей выросли в душе Грэя, пока он смотрел картину. Вдругпоказалось ему, что слева подошел, став рядом, неизвестный невидимый; стоилоповернуть голову, как причудливое ощущение исчезло бы без следа. Грэй знал это.Но он не погасил воображения, а прислушался. Беззвучный голос выкрикнулнесколько отрывистых фраз, непонятных, как малайский язык; раздался шум как быдолгих обвалов; эхо и мрачный ветер наполнили библиотеку. Все это Грэй слышалвнутри себя. Он осмотрелся: мгновенно вставшая тишина рассеяла звучную паутинуфантазии; связь с бурей исчезла.
Грэй несколько раз приходил смотреть эту картину. Она сталадля него тем нужным словом в беседе души с жизнью, без которого трудно понятьсебя. В маленьком мальчике постепенно укладывалось огромное море. Он сжился сним, роясь в библиотеке, выискивая и жадно читая те книги, за золотой дверьюкоторых открывалось синее сияние океана. Там, сея за кормой пену, двигалиськорабли. Часть их теряла паруса, мачты и, захлебываясь волной, опускалась втьму пучин, где мелькают фосфорические глаза рыб. Другие, схваченные бурунами,бились о рифы; утихающее волнение грозно шатало корпус; обезлюдевший корабль спорванными снастями переживал долгую агонию, пока новый шторм не разносил его вщепки. Третьи благополучно грузились в одном порту и выгружались в другом;экипаж, сидя за трактирным столом, воспевал плавание и любовно пил водку. Былитам еще корабли-пираты, с черным флагом и страшной, размахивающей ножамикомандой; корабли-призраки, сияющие мертвенным светом синего озарения; военныекорабли с солдатами, пушками и музыкой; корабли научных экспедиций,высматривающие вулканы, растения и животных; корабли с мрачной тайной ибунтами; корабли открытий и корабли приключений.
В этом мире, естественно, возвышалась над всем фигуракапитана. Он был судьбой, душой и разумом корабля. Его характер определялдосуга и работу команды. Сама команда подбиралась им лично и во многом отвечалаего наклонностям. Он знал привычки и семейные дела каждого человека. Он обладалв глазах подчиненных магическим знанием, благодаря которому уверенно шел,скажем, из Лиссабона в Шанхай, по необозримым пространствам. Он отражал бурюпротиводействием системы сложных усилий, убивая панику короткими приказаниями;плавал и останавливался, где хотел; распоряжался отплытием и нагрузкой,ремонтом и отдыхом; большую и разумнейшую власть в живом деле, полном непрерывногодвижения, трудно было представить. Эта власть замкнутостью и полнотой равняласьвласти Орфея.
Такое представление о капитане, такой образ и такая истиннаядействительность его положения заняли, по праву душевных событий, главное местов блистающем сознании Грэя. Никакая профессия, кроме этой, не могла бы такудачно сплавить в одно целое все сокровища жизни, сохранив неприкосновеннымтончайший узор каждого отдельного счастья. Опасность, риск, власть природы,свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущаясвиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерноеразнообразие жизни, между тем как высоко в небе то Южный Крест, то Медведица, ивсе материки – в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с еекнигами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном взамшевой ладанке на твердой груди. Осенью, на пятнадцатом году жизни, АртурГрэй тайно покинул дом и проник за золотые ворота моря. Вскорости из портаДубельт вышла в Марсель шхуна «Ансельм», увозя юнгу с маленькими руками ивнешностью переодетой девочки. Этот юнга был Грэй, обладатель изящногосаквояжа, тонких, как перчатка, лакированных сапожков и батистового белья свытканными коронами.
