– И ты тоже, дитя мое! – вынимая из воды мокруюдрагоценность, сказал Грэй. – Вот, я пришел. Узнала ли ты меня?
Она кивнула, держась за его пояс, с новой душой и трепетнозажмуренными глазами. Счастье сидело в ней пушистым котенком. Когда Ассольрешилась открыть глаза, покачиванье шлюпки, блеск волн, приближающийся, мощноворочаясь, борт «Секрета», – все было сном, где свет и вода качались,кружась, подобно игре солнечных зайчиков на струящейся лучами стене. Не помня –как, она поднялась по трапу в сильных руках Грэя. Палуба, крытая и увешаннаяковрами, в алых выплесках парусов, была как небесный сад. И скоро Ассольувидела, что стоит в каюте – в комнате, которой лучше уже не может быть.
Тогда сверху, сотрясая и зарывая сердце в свой торжествующийкрик, вновь кинулась огромная музыка. Опять Ассоль закрыла глаза, боясь, чтовсе это исчезнет, если она будет смотреть. Грэй взял ее руки и, зная ужетеперь, куда можно безопасно идти, она спрятала мокрое от слез лицо на груди друга,пришедшего так волшебно. Бережно, но со смехом, сам потрясенный и удивленныйтем, что наступила невыразимая, недоступная никому драгоценная минута, Грэйподнял за подбородок вверх это давным-давно пригрезившееся лицо, и глазадевушки, наконец, ясно раскрылись. В них было все лучшее человека.
– Ты возьмешь к нам моего Лонгрена? – сказала она.
– Да. – И так крепко поцеловал он ее вслед засвоим железным «да», что она засмеялась.
Теперь мы отойдем от них, зная, что им нужно быть вместеодним. Много на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими,даже и отдаленно, не передашь того, что сказали они в день этот друг другу.
Меж тем на палубе у гротмачты, возле бочонка, изъеденногочервем, с сбитым дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весьэкипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялсявверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым стаканом, впесне золотых труб, святое вино.
– Ну, вот… – сказал он, кончив пить, затем бросил стакан. –Теперь пейте, пейте все; кто не пьет, тот враг мне.
Повторить эти слова ему не пришлось. В то время, как полнымходом, под всеми парусами уходил от ужаснувшейся навсегда Каперны «Секрет»,давка вокруг бочонка превзошла все, что в этом роде происходит на великихпраздниках.
– Как понравилось оно тебе? – спросил Грэй Летику.
– Капитан! – сказал, подыскивая слова,матрос. – Не знаю, понравился ли ему я, но впечатления мои нужно обдумать.Улей и сад!
– Что?!
– Я хочу сказать, что в мой рот впихнули улей и сад.Будьте счастливы, капитан. И пусть счастлива будет та, которую «лучшим грузом»я назову, лучшим призом «Секрета»!
Когда на другой день стало светать, корабль был далеко отКаперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотаявином Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на кормес грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тиховодил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал осчастье…
