– Зачем тебе две машины?
– Одному зомби, который вечно отыгрывается, одолжил двести баксов. Отдавать невезучему фраеру нечем. Навязал мне «Запорожца». Пришлось взять. На днях пригнал его к мамке. Пусть у нее во дворе постоит, авось пригодится.
Славу будто кольнуло:
– «Запорожец» красного цвета?
– Угу.
– На заднем стекле две белые полосы. На верхней написано «Удачи тебе, браток!», на нижней – «Вырасту – стану джипом». Правильно говорю?
– Правильно.
– Зачем написал?
– Надписи сделал прежний хозяин. Для хохмы не стал отклеивать. Мне они не мешают. – Синяков с упреком посмотрел на Голубева. – Чего попусту придираетесь?
– Не придираюсь, Витюшка, осмысливаю: почему ты при наличии собственного транспорта поехал сегодня в переполненном автобусе?…
– Да потому, что вчера колесо проколол, а запаски не имею. Решил вот заглянуть в «Автосервис», чтобы уговорить знакомого механика сделать ремонт на дому.
– Сам не в состоянии справиться с таким пустяком?
Витя пошевелил ухоженными длинными пальцами:
– Руки берегу.
– С такими пальчиками мог бы стать классным пианистом.
– Пацаном до слез просился в музыкальную школу, да мамка работала техничкой. Лишних денег не имела, чтобы оплачивать мою прихоть.
– И ты решил добивать деньги криминальным путем?
– От судьбы не уйдешь. Считается, что свободной воли у человека только тридцать процентов. Остальное диктуют звезды. Каждый выполняет свою кармическую задачу.
– Интересная теория. На звезды, Витюшка, надейся, но сам не плошай. Если второй раз окажешься на скамье подсудимых, вместо условного срока получишь безусловный.
– Тогда я по пьяни засыпался. Теперь не пью.
– Скучно, наверно, без выпивки?
– Ничего, привык. Я ведь по Новосибирску постоянно в машине езжу. Когда учился в автошколе, чтобы получить права, инструктор по вождению нам всем строго наказывал: «Не верьте жене и тормозам, не мешайте водку с портвейном, а за рулем вообще не пейте». Этот наказ соблюдаю свято.
Голубев посмотрел в настороженные карие глаза Синякова:
– Куда ты вчера ездил, когда колесо у «Запорожца» проколол?
– Колесо прокололось почти у дома, а ездил в лес.
– Подышать свежим воздухом?
– Теперь весна, авитаминоз. Мамке захотелось свежей черемши. За кладбищем, в лесочке, есть поляна, где этот полевой дар растет. Туда и катался.
– Один там был?
– Еще какой-то молчаливый пожилой мужик с велосипедом подножный корм собирал. По-моему, он то ли в большой рюкзак, то ли в мешок черемшу складывал.
– А у кладбища в грозу чего ты останавливался?
Синяков удивленно вскинул брови:
– Вы пасли меня?
– Витюшка, уголовный розыск не имеет никакого отношения к животноводству, и я не пастухом служу. Отвечай прямо: из каких соображений тормознулся у кладбища?
– Хотел посмотреть, как чья-то иномарка пламенем пылала.
– Не знаешь, кто ее поджег?
– Поджигателей не видел, однако по тому, как от полыхающего костра прытко отвалил черный джип, можно смикитить, что между братвой состоялась крутая разборка.
– Кто с кем, по-твоему, разбирался?
– Давно не корефаню с местными братками и не знаю, каким дымом теперь в райцентре пахнет.
– В милицию не ты звонил о пожаре?
– Я.
– С какого телефона?
– По мобильнику набрал ноль-два. Называться не стал, чтобы в дураки-свидетели не привлекли.
– У тебя и мобильник есть?
– У меня, Вячеслав Дмитрич, теперь есть все, что необходимо холостяку с чистой совестью.
– Блефуешь или, действительно, богат?
– Нынче, при бессовестном ограблении страны олигархами, богатство – понятие относительное. По сравнению с новосибирскими тузами я – бедняк, по райцентровским меркам – богач.
– С новосибирской братвой не тусуешься?
– Необходимости в этом нет.
Голубев смерил взглядом новенький светло-серый искрящийся костюм Синякова и вдруг вспомнил ветхую избушку Витиной родительницы на окраине райцентра. Осененный внезапной мыслью, быстро спросил:
– Твоя маманя на какой улице теперь живет?
– Там же, где раньше жила, на Гражданской. Только в другом домике.
– Старую избу продала?
– Продала. На месте той халупы теперь двухэтажный терем стоит. Бизнесменша Царькова выкупила нашу усадьбу.
– Знаешь Софию Михайловну?
– Естественно. Сам заключал с ней договор купли-продажи.
– Как она, на твой взгляд?
– Клевая киска. Не толстая, но с аргументами. И с мозгами. Больше сказать не могу, в карты с ней не играл.
– А с ее бывшим мужем?…
– Гоша – бзикнутый чудик. Пытался разгадать мой способ игры. Пришлось объяснить ему, что главное в картежной игре ловкость рук и никакого мошенства.
– И все?
– Еще просил подыскать бескорыстного спонсора для издания новой книги стихов. Я отсоветовал.
– Почему?
– Думать о бескорыстии нынешних спонсоров, Вячеслав Дмитрич, так же смешно, как сетовать на недостаток молока от мертвого быка.
– Давно последний раз видел Царькова?
– Не далее, как позавчера приезжал ко мне со слезами. Жалобился, мол, погибшего в Афганистане корефана помянуть не на что. Дескать, Сонька – Золотая ручка упорхнула в солнечную Грецию, и теперь без нее хоть топись, хоть вешайся. Из сострадания к погибшему другу кинул Гошеньке стольник.
– Не знаешь, из-за чего семейная жизнь Царьковых развалилась?
– По наблюдениям со стороны, у них была не жизнь, а тоска – мухи дохнут. Михайловне нужен супруг под стать ей: умный и деловой. А одержимый стихами Гоша похож на… чудо в перьях.
– Царьков не называл себя Федором Разиным?
– Белены он объелся, что ли?…
– Вчера перед грозой, поминая на кладбище друга, закусывал не беленой, а бананом, но почему-то назвался кладбищенскому сторожу непризнанным гением Федором Разиным. Или Дразиным – сторож толком не расслышал.
– Бредит тот сторожила, как сивая лошадь. Гоша постоянно твердит, что он – талантливый поэт, и никакими кликухами не прикрывается. – Синяков, словно спохватившись, уставился Голубеву в глаза. – Это Гошина «Тойота» у кладбища сгорела, да?
