заметила мою печальную фигуру и в недоумении остановилась. Она подошла, погладила меня по голове и тихо сказала: «Если они расползутся, то ночью шуршать будут. Не плачь. На улице других наловишь. Только домой не неси», — она говорила нежно, ласково со мной. Я молчал. Потом, повернулся и, молча, обиженно вышел. Больше я никогда не ловил майских жуков. И вот почему я вспомнил всё это — чувства, которые дарили мне они, суть — жуки, но, ими наловленные, которых они оберегали, на которых любовались, которыми дорожили. А я оказался здесь, как подслеповатая бабка, что, заметив их, расползшихся, наступала на них. Они хрустели, их было жаль…
Мария, протянув мне подарок, посмотрела на меня точно так, как смотрели дед и обе мои бабки. Нежно, ласково. Этот взгляд окунул меня в детство. Мне стало почему-то тепло и, захотелось прижаться к её груди, как я прижимался к груди бабки, забравшись к ней на колени. Я склонял голову — было мягко и, нередко я так и засыпал на её руках. Стало невыносимо грустно. Хотя, эта грусть — нежная и приятная. Пришла Лайла. Я наклоняюсь, она целует меня в щёку. Я вижу в её глазах вину. Почему, в чём она считает себя виноватой? Кладу руку ей на плечо.
— Спасибо. Только — выше нос и веселей гляди. Идёт?
Она кивает головой. Я ловлю на себе взгляд Марии. Делается неловко под перекрёстными взглядами.
Заваливается целая компания во главе с Андреем. Шум, гам, смех, поздравления… садимся за стол.
Прошло какое-то время. Все танцуют. Я тоже. Елена встаёт и направляется к двери.
Я извиняюсь и поспешаю вслед за ней. Стоим в коридоре.
— Куда уходишь? — спрашиваю.
Она смотрит в пол, молчит. Поднимает глаза. Вижу такой незнакомый взгляд. Она впервые так смотрит на меня. Вызывающе, гордо и, в тоже время, умоляюще. Опять тревожное, непонятное чувство охватывает меня.
— Я пойду… — она замялась, — буду, у ребят.
Переживаю ощущение проглоченой раскаленной монеты. Кружится голова. — Правда, я скоро приду, — смотрит.
Поворачиваюсь и, не отвечая, вхожу в комнату. Так обидно!
Вспоминаю, как однажды потерялся на базаре. Мама взяла меня с собой. Мне было года четыре-пять. Я остановился около огромного арбуза, который лежал на других арбузах. Он был полосатый и с хвостом, хвост напоминал поросячий и я рассмеялся, представив, что арбуз сейчас вильнет хвостом, у него окажется две пары ножек и, он убежит, похрюкивая. Потом я подумал, а что, если его разрезать, съесть внутренность, а корку пустить в речку? И ещё, воткнуть в него красный парус? Я буду капитаном. Не знаю, сколько и где мысленно проплавал я на арбузной корке, но мне непременно захотелось поделиться с мамой, я дёрнул её за юбку и… о, ужас! Подняв глаза, я увидел, что это не моя мама, а совсем чужая. Я вновь посмотрел на злосчастный арбуз, но его свинячий хвост теперь вовсе не смешил меня и я заплакал. Мне показалось, что уже много-много времени прошло, как я потерял маму и испугался, что она не найдется. Я стоял у кучи арбузов и вначале только тёр глаза кулаками, внезапно я осознал всю ценность утраты и обида, боль, жалость к себе захлестнули мою детскую душу. Я заплакал громко, очевидно на весь базар. Дядька, который продавал арбузы взял меня за руку. Он кричал в толпу — Чей ребёнок? Мамаши, кто отпрыска забыл возле арбузов? Люди улыбались, глядя на ревущего меня и выкрикивающего дядьку. А я уже видел себя в плену у злодеев, они разожгли костёр и точили ножи. А я лежал, связанный верёвками… но был уже взрослый и с усами.
Они шептались, как потопить мой корабль-арбузную корку с красным парусом и погубить меня-героя. И вдруг, я увидел, что главный злодей продавец арбузами. А моя мама, тоже связанная, лежит в другом углу пещеры. Тут мир фантазий оставил моё воображение, я взглянул на дядьку, который во всю глотку орал:
— Чьё дитё? Чьё дитё заблудилось? — и я ещё громче заревел, вспомнив, что он меня с мамой полонил. Подошла мама. Она была бледная и улыбалась…
Я бросился к ней на руки и уже смеялся сквозь слёзы.
Сейчас я ощутил точно такое же чувство, как тогда, на базаре. Я потерялся. Пью и не пьянею. Елены всё нет. Выхожу в коридор. Курю. В дальнем конце идет пара. Лена и еще кто-то. Идут в обнимку. Оба пьяны. Мурашки бегут у меня по спине. Она заметила меня. Они повернулись и пошли обратно. О, Боги! Я готов схватить и его и её и задушить обоих, я хочу заорать во всю мощь:
«Сволочи, а Я? Что вы делаете? Опомнитесь! Лен…» Убъю, — лишь прохрипел тихо я, хватил кулаком о подоконник… слезы. Зачем? О чём? Она их не стоит. Слезы…капают и всё. И ничего не мог поделать. Вышла Лайла. Отворачиваюсь, украдкой вытираю ладонью глаза.
— Почему Лена ушла?
— Не знаю.
— Ты её не обидел?
Я злюсь. Эх, трахнуть бы ей сейчас! чего пристала? Глаза Лайлы испытывают моё терпение. Смотрю ей в зрачки. Воображение уносит меня в иной мир. Мы стоим у огромного фонтана. Она в длинном белом платье. Где-то играет музыка. Вивальди. О, как я люблю эту музыку!
Лайла склоняет голову мне на плечо и шепчет: «Не тревожься, жизнь порадует ещё тебя».
Я удивленно уставился на неё.
— Да-да, — говорит она, — ты любишь её, но не всё и не всегда бывает так, как ты того желаешь. И всё складывается так, как должно сложиться. Вероятно, на то есть причины, — она поглаживает меня по плечу — жалеет. Лайла все ещё смотрит на меня, я деланно улыбаюсь.
— Не тревожься, — шепчет она, а в глазах грусть… Я киваю, вынимаю из кармана билет на самолет, на двадцать четыре ноль шесть, рву. Упоённо, ожесточённо рву на мелкие клочки. — Ты что? — пугается Лайла.
— Я остаюсь.
Я вижу, как она страдает вместе со мной и мне хочется утешить её. Она меня любит.
Я обнимаю Лайлу за плечи и целую в лоб. Её ладонь на моих губах. Она отстраняет меня. Горько, ох как горько, кто бы знал. Только я и Лайла сейчас глотаем эту горечь жизни, судьбы, собственных мыслей.
За столом все смеются. Вино кончилось, зато анекдотов — немеренно. Пора расходиться. Я провожаю Лайлу и Марию. Лайла уезжает первой. Прохладой веет ветер. Мария поёживается. Снимаю пиджак, набрасываю ей на плечи.
— Ты — хороший, — ни с того, ни с сего говорит она.
— Почему? —
