Нинель Сирык
«Циники», или Похмелье
«Всякая великая любовь хочет не любви — она хочет большего.»
Ф. Ницше
«…Всемогущество любви, быть может, нигде не проявляется так сильно, как в этих первых её заблуждениях. Самое высокое и самое низкое всюду теснейшим образом связаны в сексуальности; …от неба через мир и в преисподнюю»
З.Фрейд
Я умышленно не ввожу читателя в какую-либо определенную страну, в определённый город. Моя задача — раскрыть психологию, психологические явления в характерах людей. Не надо искать исторических предрешений или влияний на моих героев. Это люди — люди, которых я не выдумываю. Это люди и их психология — у каждого своя.
Н. С.
«Так называемые парадоксы автора, шокирующие читателя, находятся часто не в книге автора, а в голове читателя».
Ф. Ницше
Темнело. В комнату пробрался полумрак. Пахло олифой и сигаретным дымом. Стройная фигура Глории застыла, как будто выжидая чего-то или пытаясь разрешить давно мучавший вопрос, кисть повисла в воздухе. Взор направлен в угол.
С мольберта, на Глорию, жгуче-чёрными глазами смотрела девушка лет двадцати. Портрет был почти закончен. Осталось несколько штрихов, казалось бы, неуловимых, но столь существенных в общей гармонии портрета. Бронзовая смуглость лица, немного азиатский разлёт ноздрей, чёрные смолянистые волосы… Взгляд и, едва приоткрытые уста, кажется, вот-вот что-то скажут.
Серебристый фон… Но, чего же не хватает для полноты, для завершённости? Глория отходит. Долго смотрит на портрет. Нет, чего-то, определённо, не хватает. Она устало подходит к столику, берёт сигарету, закуривает. Весь день… ещё один день — и ни с места. Что за чертовщина! Ах, был бы здесь оригинал. Но, увы! Спать ей не хотелось. Перед глазами, как живой, стоял
портрет и, всем своим видом, говорил Глории: «Я не завершён, ты меня не наделила самым главным…» «Ну, ничего — думала Глория, — всё равно я найду это нечто, что даст мне право сказать портрету и прочитать в нём, даже услышать от него о завершённости, о прелести, о жизненности. Уже пять дней топчусь на месте. Да пусть, ещё хоть год! Я всё равно допишу его». Глория вспомнила их споры с Дорой, выражение её лица во время разговоров с ней, с Глорией, с другими; в печали, в радости. Глория до мелочей знала и хранила в памяти лицо Доры. Но знала она и ещё одно — Дора слишком хорошо владела и собой, и своим лицом. Порой, трудно было понять, что у той на душе. И всё же, что-то неуловимое, Глория всегда чувствовала, что безошибочно помогало ей понять состояние Доры. И на портрете, именно этого неуловимого, не было. Найти, во что бы то ни стало! Ведь это лицо так дорого Глории. Мучительно дорого. Она так любит это лицо. И считает, что именно любовь должна ей помочь.
«Человек в своих высших и благороднейших способностях — вполне природа и носит в себе жуткий,
двойственный характер».
Ф. Ницше
Дора — несколько дней, как приехала с вакансий. Жить, она на время, поселилась у подруги, в общежитии Академии Искусств. Маленькая Сандра сразу же принялась допытываться, — Ну, как, Дора, всё так же, или у тебя есть новости? Хочу на свадьбе повеселиться. — Сандра, мне сейчас слишком плохо. Я не сделала того, что хотела, а, вернее, что должна была сделать. Рейн уехал в Италию. Я его не застала. Вопрос о моём браке, увы, остаётся открытым. Я не знаю, что будет. Он тянет со свадьбой, почему — не могу понять. Какие только мысли не приходят в голову. Мне сейчас — ни до чего! — Дора, а ты помнишь, я тебе рассказывала о Глории? Она на днях приедет. Она очень талантлива. И не только в живописи — всем
интересуется, во всем знает толк. О, когда ты с ней познакомишься — ты… — Не надо, Сандра, мне совершенно безразлично кто она такая. Я не могу придти в себя. Ничего не понимаю, я его люблю… нет, я его ненавижу. — Всё правильно. Истина, вероятно в том, что в некоторые моменты жизни, причём периодически, человек
становится ярым мизантропом. Нельзя любить, не ненавидя и ненавидеть не любя, сказал кто-то. Всё идет, как положено. Дора одарила подругу укоризненным взглядом, и только смогла вымолвить, — Эх, и изощрилась! — она умолкла. Долго сидела, не шевелясь, потом протянула задумчиво, — Может быть ты и права.
Глория приехала, на несколько дней раньше, чем обещала. Она с замиранием сердца подходила к общежитию. Казалось — сто лет прошло со дня её отъезда. В комнату она, буквально ворвалась. — Сандра, я здесь! — девушки обнялись, расцеловались. Глория поворачивала Сандру то в одну, то в другую сторону, — Нет, не изменилась. Всё такая же. Знаешь, не верится, что я здесь. У меня всегда так. Боже, скоро всё восстановится, но сейчас… — она увидела Дору, — О, у нас новичок!? — Да нет — засмеялась Сандра, — это моя подруга, Дора. — Очень приятно. Я — Глория.
Дора смущенно улыбалась, — Мне Сандра о вас много рассказывала. — Обо мне? Рассказывала? — Глория посмотрела на Сандру, перевела взгляд на Дору, некоторое время помолчала и полушутливо спросила, — Что же она наговорила вам обо мне, вероятно небылиц? Девушки рассмеялись.
«Странно, — думала Глория, — она такая тихая, невозмутимая… Сандра имеет несколько иной вкус; впрочем, как и я». «Весёлая, жизнерадостная», — думала в свою очередь Дора,
«точно такая же, как Сандра. Они, наверное, хорошие подруги».
Девушки сидят за столом, накрытым на троих. Бутылка сухого вина, ломтиками нарезанная ветчина на блюде, цитрусовые и яблоки… Разговор как-то не очень клеится. Глория берёт гитару. Она играет тихую задумчивую мелодию. Мелодия грустная и красивая. И каждая из девушек думает в это время о своём. Сандра вспомнила мужа, с которым они разошлись полгода назад. Ей стало обидно за себя. Грусть заполонила сердце. Всё — не так… Дора думала о Рейне. Слишком сильно она любила его, слишком, что бы вот так, легко распрощаться. А их последняя встреча в Австрии? Дора невзначай скользнула взглядом по рукам Глории, по её лицу…, — Невероятно, — шепнула она, наклонившись к Сандре, — я впервые слышу эту мелодию, а кажется, как будто всегда её знала. Сандра кивнула головой, однако ничего не ответила. А Глория играла и думала о своем. С детства она была общительной, но друзей никогда не имела. Она была одинока среди людей, они же этого не знали. Она всегда пыталась
