хочу раздеть тебя, задушить в объятиях, одурить поцелуями и рисовать, рисовать… Рисовать я хочу тебя каждый день. И с какой-то иступленной яростью жду ночи.
А они так коротки. Но, однажды, я не лягу рядом и не буду смотреть на тебя; я возьму кисти и палитру. Действительно, как коротки ночи. И я, к своему стыду, ухитряюсь ещё и заснуть. Сейчас… Господи, я, на самом деле — жадюга. Я хочу раздеть тебя. Сейчас и не позже. Но прекрасно зная, что этого не будет, лишь трачусь в мечтах, воодушевляюсь в мыслях и рисую тебя кистью своего воображения».
Дора снизу дописала: «Побереги свои нервы. Господь ещё не взял у тебя той капли разума, которая переполняет чашу твоих чувств». Глория, прочитав это, сама не зная почему, обозлилась.
«Причём тут нервы? Ты иногда становишься невыносимым «непонятием». Возможно, в данный момент ты не можешь меня понять».
Дора обиделась, но постаралась скрыть это: «Я прекрасно тебя понимаю, хотя бы потому, что испытываю нечто подобное. Но это всё глубоко, где-то внутри, вернее, мне приходится загонять это подальше, иначе не сносить головы. Возьми себя в руки, Малыш. У меня такое ощущение, что ты такое испытываешь впервые, настолько всё до умопомрачения остро и обнажёно. Такого напряжения страсти не вынести — испепелит».
И опять Глория недовольна: «Ну и что? Я не хочу прятать, сдерживать свои порывы, не хочу быть благоразумным
человеком. На-до-е-ло!!! Я человек? Или я — так ничто или нечто? Слишком многое и так прячу. Хотя, люди ухитряются увидеть больше, чем им следует видеть. Прошу тебя, ответь, ты — моя? Хоть теперь, пока? Ах, да, ты же говоришь — не знаешь, что будет с тобой через час. Ну, тогда, через час? Кажется у меня впервые такое безрассудство. Черта французов,
странная черта, и я ее не люблю».
«Да! Да! Да! Тысячу раз — да! Твои глаза выдают тебя с головой».
По средам и субботам Глория ходила в академию. Вот и сегодня, Дора сидела на лекциях и в читалке одна. Ничего не хотелось делать, голова отяжелела. Время проходило в полузабытьи. Но, подняв глаза от книги, она ловила себя на том, что ей не хватает Глории. Дора вспомнила, что не ответила Рейну, что его письмо уже неделю валяется в её портфеле.
И Ян ждёт письма… Она взялась писать. Однако мысли, такие сухие, вялые выползали на бумагу — что тошно становилось. Сегодня предстояло идти в театр. Девушки договорились встретиться в половине шестого у оперного.
Половина. Без пятнадцати шесть, странно, Малыш никогда не опаздывает. Без пяти… семь… холодно и мороз приударил… три минуты восьмого… почему так много военных машин снуёт по городу?… сейчас бы чаю…
двадцать минут… Где-то совсем рядом взвизгнуло тормозами такси. Глория, виновато улыбаясь, выскочила из машины и подбежала к Доре, — Прости; мой методист задержал. Пожалуйста, извини.
Дора молчала.
— Ну, Дора, нельзя же так. Пошёл мелкий снег. В свете огромных старинных фонарей он казался рассыпанным серебром. — Конечно, и моя вина в том, но неудобно преподавателю устанавливать регламент. Дора… Лёгкий ветерок кружил снежинки, и они плясали под звуки скрипок, доносившиеся из окон оперного. — Иди. Я не пойду — резким тоном сказала Дора. — Но отчего же? — глаза Глории сделались круглыми и ещё более глубокими.
— Иди, — Дора протянула билеты Глории, а та чуть не плакала. Она так соскучилась за день, ей так хотелось увидеть Дору. Она повернулась и быстро пошла прочь. — Глория! Она не обернулась.
К полуночи ветер начал гонять снежные вихри вокруг фонарей и они почти не светили в несущейся снежной мгле. Зубы стучали, руки одеревянели. Глория, продрогшая, заснеженная пришла в общежитие. Дора ещё не приходила.
Сандра отозвала Глорию, — Я её встретила. Она шла из театра. Сказала, что ночевать пойдет к Мишель. Мишель жила в доме напротив.
Половина первого. Холодное стекло приятно студит щеки и нос. Глория из темноты комнаты наблюдает за одним из окон в доме напротив. Дора положила на стол книгу и… задёрнула штору. Час ночи. Глория не выдержала.
Ветер забирался под жилет, в штанины тонких брюк; за шиворот стекали капли, разбушевавшегося на ветру «серебра». Она бросила снежок в окно. Дора, словно ждала, выглянула. Исчезла. Вновь выглянула и бросила вчетверо сложенный листок. Его подхватил ветер. Глория, немного погонявшись, поймала его. «Я ударила тебя сегодня. Больно, неожиданно «ударила», наотмашь.
Одно мгновение, когда не смогла сдержать себя — обернулось очень
скверно. Видела твои сияющие, раскрытые навстречу мне глаза, и катилась как в бездну, в порыве никчемного, глупого гнева. Катилась под откос непоправимого. И они сразу погасли. Это я самым подлым образом дунула в них. Я совсем забыла, что ты — всё таки не мужчина (то есть — равная мне в требованиях), разве имела я право сходу осадить человека своим глупым, бестактным поведением? Ни в чём, не разобравшись, накидываться на него в порыве «психа» — теряю контроль над собой и действую по первому побуждению. Уже в следующую секунду жалеешь о сказанном — колесо завертелось… Соображаешь, что это низко, гадко, и всё же не можешь сдержаться. Что может быть унизительнее? Прихожу к убеждению — всем, с кем я так или иначе связана, с кем общаюсь, соприкасаюсь — всем я приношу переживания, несчастье, боль. Видно, так уж мне на роду написано: быть вечным скитальцем, не имея пристанища, кочевать от костра к костру. Вот и тебе я приношу горечь разочарований, боль. Капризная,
избалованная девчонка, любящая слишком сильно, вернее лелеющая свое сопливое, зелёненькое «Я». Не пытайся меня оправдывать. К чему? Ты не придешь. Ударившую руку не целуют. А язык мой — враг мой. Я не хочу оправдываться перед тобой и в который раз
говорить — прости. Мне просто очень захотелось написать тебе».
Глория бросила еще один снежок, Дора смотрела на неё. Глория замахала руками, подавая знаки, что бы та пошла и открыла дверь. Глория бросилась в подъезд.
Дора стояла в длинном халате, прислонившись к косяку двери. Глория обняла её и заплакала.
Она тащила Дору за руку через дорогу, в общежитие… Ветер полоскал полы розового халата в белые сердечки. Они смеялись.
«Есть всегда какое-то безумие в любви. Но всегда есть и нечто разумное в безумии».
Ф. Ницше
Дора уехала на шесть дней к родителям. До рождественских праздников осталось восемь дней. Глория последнее время постоянно посещала академию. Много работала над портретом и пейзажем.
