отрицать, бороться с человеческим, — чистую, поэтически настроенную девушку велит изнасиловать, революционера — свалить в грязь, человека вообще — нарисовать пошлым, мелким, бессильным. И все это — гнусно, все это — пакость.
Очень талантлив Л[еонид] вообще — не в данных рассказах, — очень велик он, как нарыв во всю спину, но он нам — чужой.
Поймите это, он — чужой. Его дорога — круто направо. Его задача — показать во всяком человеке прежде всего скота, — социальная ценность такого намерения и вредна и погана.
Идиот В[асилий] Ф[едорович] получил должное за свой рассказ, — изумительно гадок он в изображении Леонида!
«Заклятие зверя» — вещь избитая, написана плохо, о ней не стоит говорить.
Мне хотелось бы, чтоб Вы подумали о Леониде и его тяготении, прежде чем встретитесь с ним.
Из Питера пишут: «Гржебин рассказывает, что «Знание» не платит по векселям и скоро обанкротится». Действует он энергично, еще одним доказательством этого является прилагаемое письмо Ковальского.
Я понемногу расхварываюсь, — кашель, головные боли и прочее. Сегодня весь день сидел дома.
Во вчерашнее письмо забыл вложить вырезку из местной газеты о демонстрации местного муниципалитета.
Прошу С[емена] Павл[овича] высылать мне все издания «Шиповника» по мере выхода их в свет.
А также:
Ибсена «Император и Галилеянин», изд. Скирму[нта], Захер-Мазох, «Исповедь моей жизни».
До свидания, друг мой! Огорчил меня Леонид — ужасно! Точно палкой ударил.
Жму руку.
А.
Буде явится возможность послать р. 300 в Дерпт, Десницкому, — не забудьте сделать это!
420
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ
Около 24 октября [6 ноября] 1907, Флоренция.
Дорогой Иван Павлович!
Если книжный магазин «Зерно» пришлет Вам счет за весь список книг, который Вы послали ему, — не верьте и не платите.
Я получил:
3 книги Шахова,
«Живое слово» — Острогорского,
Елачича — один рассказ,
Беме — «Дневник падшей»,
«Дида Ибенс» и
Ведекинда — «Музыка».
Остальные книги Ведекинда и Пфаундлера не присланы.
Затем: это «Зерно» присылает лишь самые плохие и дешевые издания, а потому я не буду более приставать к Вам с книгами, — теперь, когда К[онстантин] П[етрович] в России, мне легко будет получать книги непосредственно оттуда, а не через Берлин.
Я — во Флоренции, нездоров, сижу в комнате и страдаю — простудился.
Если Вы еще не послали отрывок из повести сюда — «Новым идеалам» — не посылайте пока. Видел Ферри, он ничего не знает об этом журнале. А «Радуге» пошлите. Всего доброго.
Жму руку.
А.
По словам очень компетентного критика Уго Ойэтти, д’Аннунцио написал пьесу «Корабль» — в стихах, из жизни Венеции в 3—4-м столетии до Р. Хр. Пьесе этой предсказывают громкий успех. Я направляю Аннунцио к Вам, м. б., пьесу возьмет Рейнгардт или кто другой?
Посмотрите.
А рассказы Леонида — оба плохи. «Тьма» же — отвратительна, хотя Василий Федоров — ее герой — заслуживает такого изображения.
421
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
6 или 7 [19 или 20] ноября 1907, Флоренция.
Дорогой друг —
прилагаемое письмо Измайлова — сохраните, — кажется, это тот самый Изм[айлов], который пишет в «Бир[жевых] вед[омостях]»? Рассказ он написал огромный по объему, но — неудачный.
Из этой великолепной Флоренции — не вырвешься, удивительный город! В Уффици был трижды и завтра пойду в четвертый раз. Иду с художниками и буду доказывать им, что картина Боттичелли «Поклонение волхвов» написана Филиппино Липпи и что портрет Боттичелли на этой картине изображает не Боттичелли, а именно автора картины — Липпи. Доказательства моего дерзкого мнения находятся тут же в Уффици — это портрет Филиппино, неотразимо похожий на человека в желтом, стоящего в правом углу картины «Покл[онение] волхвов», и весь тон картины, совершенно не похожий на Боттичелли. Бот[тичелли] не имел такого лица, как на картине, чему опять же — есть доказательства.
Познакомился с великолепным скульптором Трентакоста, — пришлю Вам снимки его работ, Вы увидите, какая это прелесть и — сила.
Кажется, я не отверчусь и буду позировать одному из местных художников, — чего мне не хочется. Но — увы! Очень уж они любезны все, и страшно трудно отказывать им.
Были бы у меня деньги, купил бы я себе один старый нож, цена его 100 фр. — какой нож! Возлюбленную зарезать не жалко эдакой приятной штукой, поверьте слову! Хотя, разумеется, возлюбленную всего лучше распиливать пилой. Не очень острой.
Если Вы получили рукопись Золотарева, двигайте ее в тот сборник, где будет вещь Леонида — если она будет.
Судьба «Шпиона» в Америке мне неизвестна, и сие начинает надоедать. Сегодня же я напишу Хилквиту, что ждать — не могу.
Как Ваши дела, и получили ли Вы мои письма?
В них — ничего особенного, но я не хотел бы, чтоб они затерялись.
Полагаю, что проторчим здесь неделю, а затем — в Рим. На Капри кончат с домом не ранее конца декабря, это очень досадно, ибо мне нужно писать!
«Отца» я исправлю и пришлю, вероятно, из Рима.
Вижу много интересных людей, особенно же интересен для меня Луначарский. Это человек духовно богатый, и, несомненно, он способен сильно толкнуть вперед русскую революционную мысль.
Прочитал «Леонардо» Мережк[овского] — глупый парень Дмитрий Сергеевич! И жалкий. Напоминает он этой работой бойкого маляра, который взялся бы реставрировать «Тайную вечерю» Винчи. Сеаиль — плох.
Видели Вы в галерее, соединяющей Питти и Уффици, рисунок Рафаэля «Шабаш ведьм»? Любопытно? И сего слащавого юношу посещали видения уродливые, — вероятно, так, — и однажды только отразила его неглубокая душа темную действительность. Нужно было что-то сказать Вам — забыл, что.
До свидания!
А.
422
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
9 или 10 [22 или 23] ноября 1907, Флоренция.
Нет, «Поклонение волхвов» написано Леонардо, — это мне доказали с неопровержимой ясностью, но портрет Филиппино Липпи суть портрет Боттичелли в юности, против этого не спорят. Раньше этот портрет считали портретом Мазаччио. Все художники — старые и молодые — не считают «Благовещение» Леонардо] да Винчи его картиной и даже не находят, что это картина его школы.
Вам смешны мои «изыскания» и все это мое метание? Мне самому смешно, но, видите ли, этот город сводит меня понемногу с ума — такая масса красоты здесь, так много трогающего за сердце. Сегодня, например, был на вилле Данта — т. е. Фолько Портинари, отца Беатриче, где в башне жил и работал Дант. Вилла теперь принадлежит некиим Бонди, они сохранили комнату поэта, не реставрируя ее, но в ней только стол, кресло, сундук и аналой. Все это — древнее, удивительно простое и какое-то особенное, все заставляет дрожать
