переместившихся в сферу писательства. Не рискну утверждать, что эта смена вектора творческих устремлений была вызвана все более удушливым климатом застоя в жизни страны, в том числе в общественных науках, но это, несомненно, ускорило такую эволюцию.
В это десятилетие Шмелёв написал серию рассказов, а в 1982 г. — роман «Пашков дом», в главном герое которого угадывался автор, отчасти его профессия, некоторые события из его жизни и, самое важное, его внутренний мир, его взгляды и размышления. Шмелёву пришлось ждать без малого пять лет, прежде чем роман наконец пришел к читателю в журнале «Знамя», № 3 за 1987 г. Он прождал бы и больше, если бы климат застоя не сменился в стране освежающей атмосферой перестройки и гласности. В самом деле, уж очень безыдейным выглядело повествование о русском интеллигенте, который всю жизнь провел в библиотечном зале, по возможности держась подальше от мирской суеты, идейных баталий и политической возни. Более того, по сути, автор бросил вызов официальной идеологии, противопоставив ей гуманистический призыв к милосердию как главной нравственной основе человеческого бытия и устройства общества.
Настроения среди ученых-обществоведов, особенно в академических кругах, преобладали мрачные. Менее чем за два с половиной года, с ноября 1982 по март 1985 г., сменилось три генеральных секретаря ЦК КПСС и был избран четвертый — Михаил Сергеевич Горбачёв. Его приход вызвал неоднозначные чувства — смесь неуверенной надежды и стойкого скепсиса. Но события пошли одно неожиданней другого — перестройка, гласность… Одним из впечатляющих событий этого начала была статья «Авансы и долги», опубликованная в июньском номере журнала «Новый мир» за 1987 г. Статья была переведена на множество языков и опубликована во множестве стран. Так что вряд ли будет преувеличением сказать, что имя ее автора — Николай Шмелёв — стало известно во всем мире. Я воспринял ее как квинтэссенцию размышлений автора на протяжении 30 лет, с конца 1950-х гг. Многое из того, что в ней было сказано, я знал из наших бесед, но в своей цельности статья воспринималась как прорыв в новое пространство отечественной экономической мысли, да и не только экономической.
В «Авансах и долгах» Николай Шмелёв явил себя в трех лицах — ученого, соединяющего в себе исследователя-экономиста и мыслителя; литератора, наделенного даром яркого публициста; наконец, человека с развитым, я бы даже сказал, редким по своей органичности чувством здравого смысла.
Вкратце достоинства статьи можно изложить в пяти пунктах:
Откровенная, очень жесткая характеристика состояния советской экономики и государственной системы управления ею.
Содержательный экскурс в историю экономической политики КПСС и Советского государства, в том числе анализ обстоятельств, при которых в конце 1920-х гг. был взят курс на создание тотально огосударствленной и централизованной экономики со всеми ее изъянами и пороками.
Честная оценка негативных нравственных последствий этой экономической системы, ее несовместимости с естественными мотивами и стимулами любой экономической деятельности человека.
Резкая оценка экономической бюрократии вообще, особенно ее высшего слоя. «Коренной порок нынешней структуры хозяйственного управления, — заявлял Шмелёв, — полная безответственность высших этажей пирамиды». «Кто будет отучать наших хозяйственных руководителей, особенно высших, от феодальной психологии, кастового чванства, уверенности в своей непотопляемости, своем „Богом данном“ праве командовать, в том, что они выше законов и выше критики?»[4] Это была самая рискованная часть статьи; автор вызывал огонь на себя.
Последнее по месту, но не по значению — Шмелёв назвал некоторые ключевые пункты экономической реформы, нацеленной на переход от директивной экономики к рыночной.
Статью прочли миллионы людей, и она, естественно, вызвала бурные дебаты. У нее оказалось огромное количество сторонников. Однако было и множество людей, воспринявших ее как личный вызов, потому что она поставила под сомнение то дело, которому они посвятили свою жизнь: идеологический аппарат партии и государства, — вузовские преподаватели марксистско-ленинской политэкономии и других обществоведческих дисциплин, изрядная часть сотрудников в органах массовой информации. Немало сомневающихся и даже противников статьи было и среди людей, никак не связанных с этими структурами. Одни усматривали в статье посягательство на «основы», других смущал радикализм рекомендаций автора.
Устные дискуссии в стране, публичные и частные, длились долго, а со страниц прессы исчезли очень скоро. С механизмом изъятия этой темы из СМИ я познакомился, когда в октябрьском номере «Нового мира» появились два поступивших в редакцию письма, посвященных «Авансам и долгам». Одно — очень короткое и восхищенное — подписала С. Бобкова, по ее словам, «рядовой советский человек»; второе — А. Соловьёв, доктор экономических наук, профессор кафедры политэкономии Костромского технологического института. Он объявил Шмелёва сторонником замены социализма рыночным мелкотоварным и мелкокапиталистическим производством, а статью обозвал «демагогией на грани приличия»[5]. Я написал злой двухстраничный ответ профессору и отправился с ним в редакцию журнала. Сотрудник отдела писем, мужчина лет сорока, прочел его и сказал, что текст хороший, но из ЦК КПСС уже давно поступило распоряжение выбрать два письма с противоположной направленностью, опубликовать их (что они и сделали) и закрыть эту тему. Когда я через некоторое время рассказал этот эпизод Шмелёву, он ответил, что могло быть гораздо хуже. Вскоре же после появления «Авансов и долгов» в отделе пропаганды ЦК КПСС была подготовлена разгромная статья, и публиковать ее было решено в главном печатном органе партии — газете «Правда». Остановил эту затею М. С. Горбачёв, которому, по его просьбе, Шмелёв уже не раз направлял аналитические записки, посвященные проблемам и задачам экономической реформы. Идеологическим церберам из ЦК КПСС пришлось отказаться от лобовой атаки на Шмелёва и его идеи, ограничившись отлучением автора от прессы.
Впрочем, отлучение оказалось недолгим. «Авансы и долги» круто повернули жизнь самого автора: он стал публичным человеком. В какой-то статье, появившейся после его кончины, Николай Петрович Шмелёв был назван «шестидесятником». Но конкретные люди, объединяемые этим понятием, были разными. Шмелёв мог повторить то, что однажды сказал о себе писатель Василий Аксёнов: «Если говорить о тех явлениях, которые начались в обществе, то я смело могу себя назвать скорее пятидесятником, чем шестидесятником… Я прозрел гораздо раньше, чем все другие»[6]. Прозрение Шмелёва началось в трагический день на Трубной площади, и в те годы мимо него не прошли ни статья В. Померанцева «Об искренности в литературе», ни «Оттепель» Ильи Эренбурга, ни жемчужинки русской прозы — яшинские «Рычаги» и гранинское «Собственное мнение». Не суть важно, называть Шмелёва «пятидесятником» или «шестидесятником», но он был членом этого незримого содружества по двум важнейшим критериям — нравственным императивам и критическому отношению ко многим реалиям советской и международной жизни. Вместе с тем, он не «светился», не подписывал протестные письма, не был правозащитником, к движению диссидентов относился осторожно,
