в сторону загадочной скульптуры, — тоже страдает «намеренными анатомическими искажениями»?
— Именно так, — подтвердил Андрей, пытаясь сохранять каменную физиономию.
«Ты и представить себе не можешь, как точно ты выразился. Знать бы ещё, чьим намерением её так исказило».
— Одна чушь.
— Всё равно не поймёшь. Вам всем, — Андрей повысил голос, а Николай слушал, подняв бровь в притворном удивлении, — вам всем понятно только то, к чему вы привыкли. Бюсты великих деятелей, портреты рож, красивые девушки, ненавязчивые пейзажи, всевозможная живность, для острастки — голод, войны, ураганы, похороны. Всё про милую вам действительность — единственное, вокруг чего вертится ваш мир. Вы не видите другого фактора, чего-то большего, помимо!
Андрей уже не смотрел на Картина. Он вёл разговор с воображаемым собеседником, совершенной абстракцией, не существовавшей нигде и никогда, и от того начинал жалеть о своём возмущении. Ему всегда было сложно остановиться, когда разговор касался сверхценных идей, с которыми он носился годами. Он раздражённо вздохнул.
— Но тебе это непонятно.
— А людей ты не любишь и радуешься, когда они пропадают? — почти утвердительно.
— Ты о чём?
— «Что-то помимо» для тебя связано с тем, что произошло в Штормовой.
— Не понимаю. При чём здесь Штормовая? Стой, а вам, получается, известно, что там произошло?
«Молодец, Андрей, интонация выбрана верно. Как будто ты интересовался теми событиями не больше, чем кто-либо другой».
— Прикидываешься. Всю жизнь любил рыться в собственной фантазии, долго искал что-то эдакое невозможное, прямо нечеловеческое в своей, человеческой голове. Но, в конечном-то счёте, одни фантазии не могут удовлетворить такого, как ты. Со временем пришло желание, да что уж там говорить, и попытки… — в этот момент Картина прервал стук, а затем — звук открывающейся двери. Андрей с облегчением побежал встречать гостя.
— Я к тебе, как обычно. Вечер добрый всем, кого не видел, — Георг Шумский поднял руку в приветственном жесте, встав между Стрелой и Картиным и, поправляя край пиджака, с полюбопытствовал:
— Что за разговоры у вас тут ведутся?
— Господам из столицы, — Андрей отвесил Картину шутливый поклон, — пришлось не по вкусу моё творчество.
— О вкусах не спорят, но всё же я вас, Николай, не понимаю. Лично я всегда восхищался работами моего друга, хоть и пытался не показывать этого слишком явно, иначе Стрела стал бы невыносим. Так ведь, Андрей? А, впрочем, я зашёл к тебе не с пустыми руками, — Георгий достал из-за пазухи бутылку с зеленоватой жидкостью, — ты не возражаешь, если Николай к нам присоединится?
— Нет, нисколько. Это у нас давние дела, — он с радостью бы отказался, особенно от выпивки, тем более в присутствии Картина, но не хотел навлекать на себя подозрений.
Вскоре все они сидели напротив камина в гостиной, Андрей — в кресле, а Николай с Георгом разместились по разным концам дивана. В руках каждый держал по маленькой рюмке, до краёв наполненной водорослевой настойкой. Сначала болтали о жизни в Керавии и в Граде. Шумский подивился столичной моде, стремительно распространявшейся у горожан среднего достатка и побогаче — теперь у них стало принято держать собственный автомобиль, а некоторые эксцентрики доходили до того, что обзаводились летательными аппаратами. Споры о том, какой вид транспорта лучше, не утихали, впрочем, с нынешней неспособностью летательных аппаратов дольше часа продержаться на высоте второго этажа думалось, что победа останется за наземными агрегатами. Из собственных мыслей Андрея вытащил голос Шумского:
— Ну что, Андрей, о чём вы там говорили?
— Николай очень точно подметил, что я ищу нечеловеческое средствами своего, человеческого воображения, и он совершенно прав, но почему-то считает эту затею бесполезной.
— И в этом вы разошлись?
— В кор-рне, — Андрей чувствовал себя пьяным и удивлялся этому, ведь выпил он всего одну рюмку. Потом вспомнил, что от тревоги уже полдня не брал в рот ни кусочка.
— Знаешь, Коль, почему тебе неприятны мои работы? На них отпечаталось то, что к нашему, вот этому миру — Андрей с силой ухватил подлокотники кресла, затем постучал по кирпичам камина, сжал рюмку в руке, — имеет очень мало отношения.
— Вот в это я не верю, — рассудительно заметил Георг и повернулся к Николаю, — сто лет нашим с Андреем спорам на эту тему. Я не возражаю, Андрей, этот твой уклон в мистику тоже по-своему интересен, но не всерьёз же в это верить?
Николай нарочито расслаблено откинулся на спинку дивана.
— Игра воображения, не более, — оглянулся, смотрит, какое впечатление произвёл.
Андрей сонно уставился в зелёные капли на дне рюмки.
— Ну да, игра… «Вырезай её, вытёсывай, играй ею, только играй всерьёз»…
— Хотелось бы поподробней с этого момента, — Андрей оставил вопрос Картина без ответа, — Э, Стрела, к чему эти слова были? Такой загадочный сегодня, что противно.
Андрей продолжал молчать. Плотно сжав губы, он внутренне посмеивался над обоими спорщиками. «Как бы вы посмотрели, господа, скажи я вам, что и со мной в ответ кто-то начал играть всерьёз, а доказательство моей правоты стоит этажом выше в мастерской».
В ближайшую ночь ему снился гигантский столб пара. Он мог разглядеть его до отдельных капель воды. Капли стремились куда-то вверх, иногда немного в сторону, периодически дёргались, как на ветру, беспорядочно опускались ниже, а затем снова подхватывались общим движением. Приглядевшись ещё внимательней, он различил, что каждая капля была человеческой жизнью. Дух захватило от бесконечности. Сотни тысяч миллиардов капель, и числа им нет, и не видно ни конца, ни края этому столбу. Среди них — вот она, его жизнь, совершенно неотличимая от других и такая маленькая. Никакие действия не могли изменить её ни на йоту — она всегда оставалась такой же, не лучше и не хуже остальных, ведь все крошечные капли были абсолютно одинаковы. Теперь он заглянул внутрь — там выстроились его знакомые. Все, как один, маршируют в темноте, и он среди них также чеканит этот монотонный механический ритм, не делая ни малейшей попытки нарушить строй. Внезапно чернота вокруг стала отдаляться и сузилась до размеров зрачка — зрачка его злополучной статуи. Теперь она стояла перед ним так, будто изготовилась для прыжка. Вокруг — лишь тёмное пространство, дрожащее подобно ветвям под шквальным ветром, а в нём зависли мельчайшие
