знаю как отблагодарить тебя, но сейчас не об этом… Понимаешь я была слепа, да что там говорить, никогда не считала себя дурой… Для тебя прошло столько времени, а для меня всего терил, и мои чувства остались неизменными, все так запуталось, — Великие, что я блею как овца, Ката, переходи к главному, скажи уже ему, — Ты должен понять…
— Я все понимаю, — перебил меня Питер, — твоё сердце не свободно, впрочем, как и моё, я желаю тебе всех благ, Катарина. Ты скоро пойдешь на поправку и надеюсь, вскоре забудешь все ужасы изнанки, что тебе пришлось пережить. Забудешь, что пришлось убить того, кого любишь. Мне пора идти, я и так практически ушёл в самоволку на это время.
Он встал и поцеловал меня в макушку, как брат целует младшую сестру.
— Что? — это он сейчас об Истре? Его сердце занято? Я опоздала, — да, понимаю, — сказала я.
Ужасы произошедшего в изнанке, пленение, суд, возможность погибнуть от руки альфы — всё это меркло пред тем, что я упустила свой шанс быть счастливой и любимой. Дура, какая же я дура!!! Да к тому же бесхребетная плакса, без толики гордости, могла бы дождаться, когда тот, кому я безответно отдала свое сердце покинет городские покои рода Винсенте. Я разрыдалась, орошая тонкую кружевную сорочку горькими слезами потери, утраты надежды на возможное счастье, второй раз за день, закрыв ладонями лицо и раскачиваясь из стороны в сторону. Прямо как садовая лейка. Стараясь сдержать слезы, я едва услышала, как за Курттом с тихим стуком закрылась дверь.
На пороге комнаты сестры я встретил Пита, он был мрачен как туча.
— Что-то случилось с Катой? — спросил я.
— Нет, просто я идиот. Напомнил ей об Истре, а она заплакала, я не могу видеть её слезы, Дирт, если бы можно было, я бы вытащил этого гада с изнанки, да даже с Саляра, лишь бы унять ту боль, что она чувствует сейчас, — с горечью сказал он.
— Почему ты не сказал ей, что все годы ждал и надеялся, не сказал, что по-прежнему любишь, — удивился я.
— Я не хочу, чтобы меня жалели, я хочу, чтобы меня любили, — ответил он, — А в любви жалость ближе к презрению, чем к доброте. Прощай, Вин.
— Почему? Ведь тебя переводят в Орумский МагКонтроль? — удивился я, еще вчера я получил короткую записку от Змея, в котором он осторожно интересовался, когда ему можно будет навестить нас.
— Еще ничего точно не решено, — ответил полковник, но по его виду было ясно наверняка, что вопрос его возвращения — дело времени. Он не сможет быть далеко от той, ради которой пошел на военную службу и более пяти талей служил на границе. Да и долг перед фамилией пора выполнять. Маркиз в конце концов.
Поклонившись, он покинул наш дом.
* Дурман травка, сильное снотворное.
Глава 6. Поэтому запиши себе: дом — здесь, лето — будет, этого человека — люблю
Питер больше не вернулся, а немного позже, от брата я узнала, что он вновь отправился на сторожевую заставу на границе со Стоунхельмом, где служил последние шесть талей. Несколько раз я порывалась написать ему, а затем комкала листы и ломала ни в чем неповинное перо. Как такие слова можно доверить бумаге? Плевать, что он больше не влюблен, о своих чувствах я молчать не намерена, но сказать их нужно лично и как только мне представится такая возможность — я сразу ей воспользуюсь. А если до Ноэля (до него осталось меньше трех демов) мне не удастся его увидеть — поеду к нему сама.
Через пару дней мне разрешили вставать, и я упросила Вина спустится в столовую, а не ужинать в покоях. Я почти все время спала, иногда прерываясь на еду, и проснувшись, поняла, что буквально — спать сил больше нет. Кроме сильнейшего нервного потрясения и истощения, серьезно больна я не была. Вероятнее всего моё состояние было связанно с откатом перехода с изнанки, по крайней мере это заявил несс Бруно, когда осматривал меня. Он вообще удивился тому, что немаг смог пережить явное влияние чужеродной магии на мой организм без последствий.
Но это он говорил пока я была без сознания, а когда я открыла глаза сразу стало ясно — последствия есть. Хотя на зрении это не сказалось цвет моей радужки изменился. До изнанки он был цвета темного янтаря, с мелкими вкраплениями желтого, теперь же цвет глаз у меня был льдисто-голубой, будь он на несколько тонов светлее, то вообще бы сливался с белком. Я даже по началу обернулась назад, не поняв сразу, что в отражении я. Раньше у меня были мягкие щечки и такой же взгляд, сейчас на меня из зеркала высокомерно смотрела скуластая незнакомка с острым подбородком и торчащими ключицами, пронзая ледяным спокойствием под цвет глаз.
За ужином к нам, естественно против желания брата, присоединился герцог Рейдж. По правде говоря, я была ему рада просто потому, что он был знакомым из той, прошлой жизни, пусть меня не было терил, моя жизнь разделилась на до и после, и именно встреча с Кристофом дала мне это безошибочно понять. Он изменился, заматерел, к тому же его правую руку украшала татуировка брачного браслета, и по словам того же Дирта не так давно у него родился наследник. После положенных церемоний, которые, впрочем, были не затянуты, я позволила себе поздравить его и с вступлением в союз и с сыном.
— Спасибо, Катарина, — действительно с благодарностью ответил он, — Оноре и Амадео — моя жизнь, уверена, вы обязательно подружитесь с моей супругой, тем более… Но об этом потом.
— Сомневаюсь, — невежливо перебила я его, — что ваша супруга будет якшаться с простолюдинкой, она же графиня Рейдж.
— Уверен, что вас несси, ждет немало сюрпризов, — засмеялся он. — А теперь о серьезном: скажи, когда мы сможем поговорить о том, что случилось? Я, конечно, знаю в общих чертах и от полковника Куртта, и уже получили официальные извинения от оборотней, но ты же понимаешь — от Робина Вулфи ничего не добиться, он слишком мал, а его тетка Кюна Стоунхельма.
Ничего себе новости, та красотка пограничница и выжила, и стала супругой Клауса Бладёльтера, первого претендента на престол, теперь понятно почему им пришлось так быстро отдать малыша.
— Боюсь извинений от волков будет мало, — нет я не кровожадная, но, судя по всему, в семье Истра безумие — это наследственное, его отец почти убил меня, если б
