неудобной лежанки ноги, я заметила на полу глиняную кружку и кусок промасленной бумаги, в которой лежал ломоть кажется черствого хлеба, впрочем, и на вкус он был такой как на вид и толстый кусок попахивающего вяленного мяса. Я с трудом откусила и то, и другое, заставляя челюсти работать.
Я ничего не понимала, если старцы меня оправдали, то какого Жнеца я вновь в темнице, для альф суд верховных был свят, нарушая их слово — ты преступал закон не только оборотней, но и Ориума. Хотя для того, чтобы меня судить необходимо было собрать полное собрание волков, он должен был быть открытым, мне обязательно должны били предоставить защитника, не обязательно юриста. Вода пахла травами, ярче всего была нотка ветриницы*, меня явно хотели усыпить, кто и зачем далеко ходить не надо. Достаточно вспомнить полыхающие ненавистью глаза Ульриха во время допроса, и яростное неприятие вердикта судей. Не на такое решение суда надеялся отец Истра.
Меня колотила крупная дрожь, но по крайней мере я могу умыться, через поры настой дурмана не проникнет и не подействует. Освежившись, на сколько это представлялось возможным, я прислонилась саднящей спиной к стене, засыпать я боялась, но усталость навалилась на меня, и я не успела воспротивится дреме, накрывшей меня своим сумрачным плащом в одно мгновение.
Я проснулась от резкого скрежета отодвигаемого ржавого запора, сердце моё гулко застучало, силясь выскочить из груди и разгоняя адреналин по крови, заставляя приготовиться. К чему — наверняка я не знала, правда сил моих на какое-либо сопротивление было немного, но валяться в ногах и скулить о пощаде я точно не собиралась.
За дверью раздался шум возни, хрипы, слова, которые я не смогла разобрать и в одно мгновение все стихло. Я внутренне подобралась, подслеповато щурясь и вновь обводя практически темную клетушку, которую освещала лишь недавно вошедшая на ночной небосвод ЛаЛуна в поисках того, что может послужить мне оружием и обреченно застонала. Кроме кружки, которую я разбила в надежде острым черепком разрезать прочную веревку, безрезультатно, у меня не было ничего.
Дверь распахнулась от сильного пинка и в проеме появилась мощная, высокая фигура в темном плаще. Капюшон был накинут, но я была уверена, что пришел альфа, от кого еще можно было ожидать непринятие и невыполнение воли волчьих судий.
— Катарина Дирт, — обратился ко мне отец Истра, — суд состоялся и тебя признали невиновной, но ты всё еще в темнице, ты знаешь почему?
Спрашивая, он всего в несколько шагов достиг моего ложа, нависая надо мной, как утес над морем. И как бы не было мне страшно, я с вызовом посмотрела на того, в чьих руках была моя жизнь и ответила:
— Потому что твой сын был точно такой же, кровавый палач и отступник, и мне не жаль, что так произошло, — ответила я внятно, хотя зубы мои выстукивали барабанную дробь. Ульрик хмыкнул и вытащил кинжал из высокого сапога. Видимо острый, трехгранный стилет будет последним, что я увижу в этой жизни, но я обязательно вернусь в следующей и поквитаюсь. И всё же я не смогла сдержаться и когда спятивший от горя родитель поднял руку с оружием я в инстинктивном жесте защиты вскинула руки, защищая лицо и грудь от удара. Как только кинжал коснулся моих рук, я вскрикнула от резкой боли и потеряла сознание…
…Сквозь сомкнутые веки пробивался яркий солнечный свет, вокруг меня витали запахи сушеной лаванды и крахмала, которым обрабатывают белье. Тихие шёпотки смолкли, как только я пошевелилась и застонала от острой боли во всем теле, словно я долго-долго спала, отлежав всё, и мириады мелких острых иголочек больно кололи, набегая волнами, то сильнее, то слабее. Голова была легкая, а свежий, чистый воздух пьянил почище лаймоновой настойки, что так любит матушка.
Стоп.
Я резко открыла глаза, и застонала от яркого света, больно резанувшего по глазам, привыкшим к темноте. Ко мне тут же бросился крупный силуэт, из-за слезящихся глаз я не смогла толком рассмотреть кто это был и инстинктивно отпрянула.
— Синичка, — обратился ко мне такой родной голос, — это я, — теплые, несмелые руки осторожно погладили мои плечи.
Проморгавшись я наконец-то смогла рассмотреть говорившего, это был брат.
— Дирт, — заплакала я, бросившись в его объятия. Как в детстве я прижалась ему куда-то в область подмышки, и стала орошать мягкий батист его рубашки горючими слезами, я ревела долго и со вкусом, икая и пытаясь рассказать, что со мной произошло. Он успокаивающе гладил меня по голове и шептал мне, что теперь все будет хорошо, я дома, в безопасности.
— Как же я здесь очутилась? — спросила я, утирая слезы и во все глаза рассматривая брата. Он изменился, несильно, но появились морщинки возле глаз, складки у рта стали глубже, в темно-каштановых волосах, всего на пару тонов темнее моих белели тонкие седые пряди, не от возраста, от горя. — Последнее, что я помню, это как Ульрих занес надо мной кинжал…
— Это был не отец Истра, а я. И я вовсе не хотел тебя убивать, я хотел разрезать путы на твоих руках, Ката, — Питт, это был он, и он тоже изменился. Сильно!
Шесть талей, меня ведь не было здесь целых шесть талей, так долго, уверена, его чувства ко мне прошли или он даже успел вступить в союз…
— Я пойду распоряжусь на счет еды, — встал брат, — мы не знали, когда ты придешь в себя, ты три уна была без сознания. Люблю тебя сестричка, не исчезай.
— Хорошо, не исчезну, по крайней мере пока не поем, — неловко отшутилась я.
Пит присел рядом. От робкого в своей симпатии студиоза не осталось ничего, уверенная посадка головы, широкий разворот плеч, внешность смазливого юнца уступила мужественной красоте сильного и уверенного в себе мужчины.
— Спасибо тебе, Пит, — услышала я свой робкий, неуверенный голос, — спасибо. Если бы не ты, уверена отец Истра меня бы убил. Ему было плевать на решение судий, его волновала лишь месть.
— Уверен до этого не дошло бы, хотя уже то, что ты оказалась в темнице после оправдательного приговора, говорит о многом, — я с огромным трудом осознавала то, что предо мной Питер, он так изменился, что мне казалось, я смотрю на другого человека, хотя привычка прокручивать большим пальцем родовой перстень на мизинце осталась неизменной.
— Я хотела тебе кое-что сказать, — начала я нелегкий для себя разговор, но я уже однажды профукала возможность что-то изменить и как выяснилось потеряла кучу времени, второго раза я не допущу, — я даже не
