язык.
В машине было тепло, Джо подкрутил ручку печки, и Коди почувствовал, что весь покрывается потом. Джо снял куртку и остался в футболке.
Коди стал смотреть в окно, разглядывая пейзаж, но ему показалось, что пейзажа он больше не увидит. Не прикоснется к деревьям, не почувствует ветра на лице, потому что навсегда останется разделенным с ним автомобильным стеклом. Это чувство вселило в него апатию и страх.
Джо предложил ему кока-колу, и Коди был ошарашен количеством пузырьков на языке, через секунду страх утонул в апатии и кока-коле. Ему показалось, что он продал душу, когда сел в эту машину, когда глотнул кока-колу, когда расстегнул куртку.
Безрадостные поля с частично неубранной кукурузой проносились под хит того года:
Now dance, fucker, dance, man, he never had a chance
And no one even knew it was really only you
And now you steal away
Take him out today
Nice work you did
You're gonna go far, kid.
Коди заслушался песней, но Джо резко выключил музыку, не дав дослушать до конца. Теперь они ехали в тишине, и Коди снова посмотрел в окно, он боялся даже дышать в сторону Джо.
– Разве мы не проехали школу? – голос Коди стал сдавленным, как у котенка, которого держит за горло неумелая детская рука.
– Нет, малыш, мы еще не проехали.
– Но мне кажется, что мы едем не туда…не туда…куда-то не туда…
Джо молчал и только прибавил скорость.
Коди с головой накрыла волна паники, он заметался по салону, переворачивая все под руками, упала и зашипела бутылка кока-колы, Джо выругался и схватил его за воротник курточки. Коди поднял заплаканные глаза, водитель его пугал, и совсем не так, как пугаешься на Хеллоуин, а по-настоящему, и это было совсем не весело.
А Джо смеялся. Он вышел из машины и встал в пустом поле, растопырив руки и ноги, став похожим на пугало, страшное пугало со смеющимся ртом. Коди вжался в сиденье, чудовище-пугало подходило к нему, вытаскивало его на холодную землю, садилось на спину, вжимало лицо в замерзшую грязь. Редкие глотки холодного воздуха обжигали горящие легкие, горящее сердце. Коди не понимал, почему он не кричит, или он уже оглох от своего крика… Мир вокруг завертелся со страшной скоростью, словно они были на дьявольской карусели, и Коди тошнило от головокружения и страха.
Когда Джо встал, он перевернул Коди ногой, с живота на спину. Мир Коди снова перевернулся с одного полюса на другой, белое стало черным, и в инвертированном мире он открыл для себя мальчика, который не похож на других мужчин. Джо наклонился к его испуганному грязному лицу и, придавив теплой ладонью, прошептал ему на ухо:
– Если кому расскажешь – я тебя убью. Убью тебя, малыш, ты понял? Видит Бог, я тебя убью, золотко.
Коди помотал головой вверх-вниз.
– Я не желаю тебе плохого, малыш, – от его дыхания пахло сладким леденцовым сахаром.
Он стал тащить куртку за рукава, снимая ее. Коди весь окаменел, и сделать это было непросто. Джо тяжело дышал. Сняв ее, он опрокинулся на колени и задрал голову высоко вверх, к низкому декабрьскому небу, откуда на них падали снежинки, они ложились и на Джо, и на Коди. Джо выдохнул “аллилуйя” куда-то в небеса и на шее у него бились крупные вены.
Он снова что-то шептал, пока наклонялся вниз, скользил ниже куртки, ниже коленок, к его трясущимся ногам в старых ботинках. Он поднял левую ногу Коди и положил себе на колено, принялся расшнуровывать обувь. Затем проделал то же с правой ногой.
Пустые ботинки и куртку он держал в руках. Коди лежал у его ног, широко распахнутыми глазами он смотрел только, как одна туча набегает на другую тучу, и так без конца, снежинки таяли на его лице, дрожали на ресницах.
Джо глубоко вздохнул, и вновь наклонился к Коди, он прижался к нему горячей щекой, водил рукой по кудрявым спутанным волосам и вновь и вновь повторял, что он убьет его, если тот только пикнет о том, что произошло.
Когда он завел машину, Коди подумал, что он, наверное, переедет его. Он даже представил, как колеса проезжают по его хрупкому телу и нашел в себе силы встать на ноги, но Джо развернулся и, постояв секунду, дал газу. В салоне громко ревела поп-музыка. Коди дождался, пока машина не скроется из виду, и опустился на колени.
Сжавшись в комочек, он чувствовал, как слезы, которыми обливается его сердце, превращаются в соляной панцирь, что сердце его закрылось в рыцарские доспехи. Он чувствовал, что часть его сердца навсегда осталась на этом поле, испачкалась землей и сухой травой, осталась лежать вместо него.
А он должен идти.
Пальцы ног у него совсем онемели от холода, и он постарался идти так быстро, как может, но без куртки и ботинок ему было очень холодно. Тонкая школьная рубашка из полиэстера и такая же синтетическая жилетка не согревали, а, наоборот, застывали на холоде. Тени вокруг него сгущались, шуршали острые стебли кукурузы на ветру.
Он прошел по узкой грунтовой дороге, перелез под алюминиевыми воротами, на них покачивалась в такт ветру пустая вывеска и рога, наверное, бычьи. Он вышел на дорогу пошире, которая была одинаковой слева и справа. Коди снова почувствовал себя на школьной остановке, когда решал, в какую сторону ему идти. Только сейчас он был слишком большим для школы, слишком старым и усталым.
Он побрел дальше, ориентируясь на интуицию. Вдоль дороги тянулись плоские пустынные поля да изгороди для скота. Пейзаж до того однообразный, что Коди казалось, что он не двигается с места, хотя уже стер ноги до мозолей. Может, он умер на том поле, размышлял он, сидя на обочине и наталкивая сухую траву в носки. Может, он стал призраком с расколотым на кусочки сердечком, и будет вечно бродить по пустой дороге в начале декабря? Но разве у призраков так болит сердце? И ноги?
В сумерках впереди обозначилось светлое и мутное пятно там, где зажглись городские огни. С низким грудным криком пролетела птица, ее почти не было видно в темноте, но на ее крылышках Коди увидел желтоватый отблеск. Значит, она летела высоко, и там не было тьмы и тумана, всей этой грязи под ногами, только отблеск города и огоньков гирлянд. Коди хотел бы стать птичкой, может быть не певчей, но улететь далеко-далеко, только махни крылом.
Он брел в темноте, надеясь, что птица сопровождает его, оберегает от зла. Жаль,
