знакомых и горожан, множество полок в шкафах со стеклянными дверцами, все они были заполнены папками с документами, и на каждой – его имя. Или название города? Как его вообще зовут? У стены стояли люди в белых халатах, все они смотрели на него и на Адама.
Снова наклонившись к Адаму, чувствуя, как замедляется ритм его сердца, он спросил неожиданно глухим и сиплым голосом: "Где я?".
Адам ответил с нежностью:
– Неважно, главное, что ты здесь, со мной. Смотри, а вот и они! – и он поднял руку в приветствии. К ним подъезжали черные машины.
Послышался топот шагов, всплески фотокамер, шум голосов и гудки автомобилей. Гул большого города навалился на него, он растерянно смотрел кругом, надеясь увидеть знакомый пейзаж, но все вокруг было чужим: и белые стены зданий, и высокая кирпичная ограда, и решетки на окнах, и зеленый газон перед ним, и падающий снег.
И Коди выскользнул из белых рук сопровождающих. Он заплакал слепыми мраморными глазами, опустившись на колени перед охнувшей толпой, согнув свои изуродованные, тонкие ноги в старых ботинках, выглядящих изношенными, но до того удобных.
Адам поднял его, вытер ему слезы и поставил рядом с собой.
– Доктор Шиман, сэр, скажите, каково это – работать в экспериментальных условиях в лечебнице Байлоу?
Голос репортера перебили другие голоса:
– Сэр, не противоречит ли медицинской этике ваш эксперимент?
– Что дальше будет с вашим пациентом? Считается ли он вменяемым?
– Каково это – быть первым психиатром, установившим связь с самым загадочным массовым убийцей десятилетия?
Адам, терпеливо отвечая на вопросы, все так же придерживал Коди за локоть.
– Я прошу заметить, что я не справился бы с этой задачей, если бы не прекрасная команда специалистов, что стоят позади меня. Аспекты же своей работы, в том числе этические, медицинские, я описал в статье, опубликованной в научном журнале “Скальпель”, прошу вас обратиться к нему.
– Но сэр, куда теперь денется Малыш? Его казнят?
Коди, ослепленный вспышками и оглушенный криками, растерянно смотрел в небо, на падающие снежинки. Адам бережно повернул его за подбородок к толпе, снова раздался вздох, защелкали затворы фотокамер.
– Посмотрите на этого пациента, он провел в заключении почти всю свою жизнь. И ещё дольше – в тюрьме собственного разума. Нам еще предстоит выяснить механизмы подавления и роста аффективных личностей, их преобладания над внешне нормальным “я”. Эта трагедия явила нам совершенно новый образ убийцы, и нам предстоит разобраться, что делать с нашими открытиями дальше. Поверьте мне, я и моя команда не знали до конца, получится ли у нас.
Тут Адама перебил визгливый крик из толпы “Коди, я люблю тебя!”, толпа загудела сильней.
Адам красноречивым жестом сделал знак охране и осторожно проводил Коди в здание, закрыв за собой дверь. Коди шагал с трудом, поэтому Адам поддерживал его.
– Адам, ты обещал, что отведешь меня домой, – Коди жалобно смотрел на своего спутника.
– Да, я и веду тебя домой, малыш.
– Я смогу снова работать в пабе?
– Сам увидишь, а пока давай, ступай на лестницу.
Незнакомый высокий офицер в форме поприветствовал их.
– Что, доктор, все так же, как и всегда?
– Да, Пол, каждый раз одно и то же.
– Ключи там, на доске. У нас теперь работы прибавится.
– Спасибо, Пол.
Адам вел Коди под руку, открыл перед ним еще одну дверь и они вошли в комнату, точно повторяющую комнатку Коди на втором этаже паба. На полу стояла коробка с пластиковыми лошадками. Он, радостно воскликнув, тут же сел на пол, вытянув ноги, принялся доставать их.
Адам сел на стул рядом, вытащив блокнот из кармана. Начал писать, но отложил ручку. Подал домашний халат для Коди, помогая ему сунуть руки в рукава.
– Малыш, сколько тебе лет?
– Мне… вроде бы 18.
– Ты знаешь, где ты?
– Да, я в городе Коди.
– Ты знаешь, кто я?
– Ты – Адам, мой лучший друг. Адам никогда не делает плохого Коди.
– А Коди делает что-то плохое?
Коди, отложив лошадку, очень красивую, с белой гривой, задумчиво кусает губы.
– Да, Коди сделал кое-что, и за это он был в тюрьме.
– А сейчас Коди где? Коди сожалеет о том, что он сделал?
Коди, распахнув голубые глаза, смешливо улыбнулся, обводя взглядом комнатку:
– Он у себя дома. И нет, он не сожалеет. Он думает, это было красиво.
– Красиво?
– …Да.
