в кошелек. Всегда убираю, а сейчас – забыла.
Лампочка над банкоматом мелко моргает. Я достаю карту и вставляю ее в картоприемник. Ввожу ПИН-код. Снимаю пять тысяч с расчетом на то, что в ближайшее время другой такой возможности не представится. Телефон сообщает из рюкзака о списании (кому-то, но не мне).
Будто сбой в матрице, со стороны кавказского ресторана ко мне спешит маленькая женщина с картонкой в руках.
– Я уже давала вам денег.
Она растерянно хлопает светлыми ресницами и не уходит.
– Мне нужно на Электровозный проезд. Как туда доехать?
Она молча поднимает картонку и тычет ею мне в лицо. Там по-прежнему «ЯНА», крест и молитва.
– Я знаю, я давала вам денег. Электровозный проезд…
– Да вон же маршрутка! – бросает через плечо проходящий мимо парень. – Беги!
Убивай или жги, смотри, все бессмысленно и бесполезно-но-но[5].
* * *
Тети-Полина связка ключей от квартиры тоже осталась в рюкзаке, вспоминаю я, набирая по карманам восемнадцать рублей за билет. И «Дом, в котором…» – книга, которую я обещала вернуть.
Очередная догадка толкает меня в грудь и усаживает на продавленное сиденье: Джон. Джон, который настоял на том, чтобы Илья непременно пошел меня провожать. И Джон, который сказал: «Он все тебе покажет. Будет весело».
Повеселился?
Всю дорогу я сжимаю пальцы в кулаки. Неподалеку от дома за мной увязывается мужик в черной одежде с надвинутым на лицо капюшоном. После того как мы сходимся, а затем расходимся, он зачем-то разворачивается и тащится следом до самого подъезда, потом обгоняет. Черт с ним. Я вдавливаю три кнопки кодового замка. Яростно топая, поднимаюсь на свой этаж и сажусь на ступеньку: дверь заперта, тетя Поля на смене. Еще неизвестно, что она скажет, когда узнает про потерянные ключи.
Какой-то кошмарный непреходящий сюр.
Март, что мне делать? Что сделал бы ты на моем месте? Ах да. Ты избил бы его и пырнул ножом.
Прислонившись плечом к стене, я закрываю глаза. Просто не верится, что все это действительно со мной происходит. Кажется, совсем недавно мы ходили на «Мешок без дна» в клуб «Фитиль» – такой старенький кинозал на первом этаже сталинского дома. Я его обожаю, всегда запоминается не только что, но и где, а там кажется, что показывают только тебе снятое специально для тебя; было снежно и ветрено, мы грели друг другу руки и губы, в баре оказалось дешевое пиво, и мы набрались этим пивом еще до начала сеанса. Целовались как ненормальные. После кино ты спешил домой, мы разошлись по разным веткам, и тогда уже я достала телефон. А там тринадцать пропущенных от мамы и эсэмэска, что папа умер.
«Погиб», – поправляю я себя и снова вслушиваюсь в звуки. Поначалу их немного: скрип куртки, которая трется о стену, мое собственное дыхание, далекий собачий лай. Постепенно в этой монотонности начинают звучать голоса: их два, и они переругиваются. «Хочу овсянки, – ноет женский. – Овсянки, овсянки, овся-анки-и…» «Мясо! – перебивает мужской. – Сегодня мясо!» «Овсянки-мясо-овсянки-мясо-овс-яс-о-я…» – талдычат они уже хором. Если бы у меня были один рот и желудок на двоих, я бы тоже, наверное, до посинения спорила.
– Это ты мясо?
Я вскакиваю быстрее, чем успеваю открыть глаза. Из-за двери тринадцатой квартиры выглядывает старушечка в ярко-синем платке.
– Ты, говорю, что ли, Майя? – Узнала. Ту самую «тварь из новостей». Я готова спасаться бегством, косулей перепрыгивая через несколько ступеней сразу. – Полинина племянница?
Мой вздох облегчения вполне мог бы стать причиной цунами на другом краю света.
– Это я! Ключи потеряла.
Внезапная фея-крестная с готовностью выпархивает на площадку и отпирает оба тетушкиных замка. Не веря удаче, я устремляюсь в квартиру, но не успеваю поблагодарить, как дверь за моей спиной захлопывается. Щелк-щелк.
– А вдруг ты не Майя! – торжествующе звучит ее голос. И пусть. Я все равно никуда больше не собиралась.
Куртка, джинсы и свитер летят на пол, сама я забираюсь под одеяло и сворачиваюсь в комок. Впервые за долгое время я доверилась. Думала, сможем общаться и даже дружить. Я видела в глазах Джона интерес. Теперь понятно, что его вызвало: приезжая, другая.
– Сама во всем виновата, – шепчу я в темноту. В ответ вдали вскрикивает электричка.
Несколько месяцев подряд я засыпала под твои голосовые сообщения. Включала самое раннее и далее, далее, далее. Ты болтал и смеялся. Вот уже второй раз тебя крадут у меня, выхватывают из рук и уносят. Но кое-что еще осталось.
Я шарю возле кровати и подтягиваю к себе дорожную сумку. В ней, под нижним бельем, носками и пижамами, лежит твой дневник.
Единственная возможность услышать твой голос. Последняя такая возможность. Говори со мной.
* * *
Ждал на улице, ел чипсы, внутрь не заходил, хотя вряд ли меня бы запомнили: рюмочная в спальном районе, пиво и водка за копье – вот маргиналы и сползаются. Неподалеку, возле метро, – стройка, но работы не ведутся, все стоит без движения. Раньше на этом месте был сквер. Прохожих почти нет. Около часа ночи вышел мужик, на ногах едва держался, попросил закурить, я ответил, что не курю. Нужно было отвести его на стройку. Я предложил вызвать ему убер. Он согласился. Мы постояли, как будто ждем такси. Я спросил, кто он по жизни. «Стихи пишу». Тогда я спросил, чем он зарабатывает на жизнь. Ответа не получил. Посмотрел в телефон, соврал, что машина подъехала, но водитель заблудился и нужно дойти пешком. Мы пошли. Мне пришлось взять его под руку и тащить. Воняло от него жутко. Пока шли, я попросил его что-нибудь прочесть. Он замычал, и его стошнило прямо на себя. Ни в один убер такое дерьмище не посадили бы. Я завел его на территорию стройки и толкнул. Он упал. Заныл: «Брат, за что?» Я поднял с земли арматуру и несколько раз ударил его за то, что он назвал меня братом. После этого он уже лежал молча лицом вверх и не шевелился. У него в кармане была пачка самой дешевой поваренной соли. Пачка лопнула, и соль из нее просыпалась. Мне в голову пришла странная идея с этой солью. Просто захотелось посмотреть, что будет. Я посолил ему глаза. По щепотке на каждый, а остальное всыпал в открытый рот. Он застонал – значит, еще чувствовал. Мне стало его жалко, я сказал, что скоро все закончится и он перестанет страдать. Достал нож и несколько раз ударил не глядя. Домой вернулся пешком.
Шут, явитесь
«Такая фигня, – написал мне тогда Март, – температура тридцать восемь, насморк, кашель. Да, лекарства есть, не приезжай, отлежусь просто». Саня Сорина выяснила о болезни Марта больше.
«Сорокалетний Лев Кой (литературный псевдоним, настоящая фамилия – Кошевой) бездомным не был. Жил в Печатниках, в квартире, которая досталась ему от матери. Официально не работал, писал стихи. Мать умерла год назад. Еще раньше от него ушла жена. Участники творческого сообщества, в которое входил Лев Кой, собирались в рюмочной, чтобы выпить дешевого пива и поговорить об искусстве. “Иногда читал здесь (в рюмочной. – Авт.) свои стихи, получал деньги, – рассказывает подруга поэта, представившаяся Музой. – А так – подметал двор, убирал снег, когда не в запое. Очень обижался на бывшую, все надеялся ее вернуть, доказать, что он гений. Лева и был гений: когда декламировал – люди плакали. Умел словами… Он же для нее сочинял, а она свалила, вот он и запил. Раньше-то мало пил, любил ее очень. Мы когда узнали – не поверили, он тем вечером вместе с нами сидел. Покурить вышел и не вернулся. Сумку даже оставил! За что его? Еще и поглумились…”
Я спрашиваю, есть ли у него дети, но Муза отказывается о них говорить.
10 октября Лев Кой приехал в рюмочную, чтобы договориться об очередной поэтической встрече. Получив добро, в счет будущего гонорара выпил и должен был переночевать у одного из живших поблизости приятелей, но внезапно исчез, никого не предупредив. Подогретая спиртным компания объяснила выходку Льва его “стремлением скрыть несостоятельность собственных аргументов в споре о метамодернизме”. Судя по всему, снаружи его встретил Лютаев. Заманил на близлежащую стройку, избил ржавым прутом и зарезал. Перед тем как всадить нож, Лютаев засыпал
