– Ради всего святого! Не притворяйся, Дженнифер! – заорал яна нее. Все кончено! Кончено!
Она как будто не слышала и продолжала говорить, что посвятитсвою жизнь уходу за мной и что мы будем очень счастливы. Она уже настроилась насамопожертвование, это меня и взбесило. Я с ужасом понял – Дженнифер сделает,как сказала. Подумать только, что она постоянно будет рядом, болтая ни о чем,стараясь быть доброй, бормоча жизнерадостные глупости... Меня охватила паника –паника, рожденная слабостью и болезнью.
Я крикнул, чтоб она уходила, немедленно уходила прочь.Дженнифер ушла. Она испугалась, – но в глазах ее читалось облегчение.
Потом, когда в комнату зашла моя невестка Тереза, чтобызадернуть занавески, я заговорил с ней о Дженнифер.
– Вот и все, Тереза, – сказал я. – Она ушла... ушла...
Она ведь не вернется, правда?
– Нет, не вернется, – тихим голосом подтвердила Тереза.
– Как ты думаешь, это моя болезнь заставляет меня видетьвсе... не правильно?
Тереза поняла, что я имел в виду. И ответила, что болезни,подобные моей, по ее мнению, скорее помогают видеть вещи такими, какие они естьна самом деле.
– Ты хочешь сказать, что теперь я вижу Дженнифер такой,какая она есть?
Тереза ответила, что имела в виду не совсем это. По еемнению, теперь я вряд ли могу понять Дженнифер лучше, чем прежде, но зато ясейчас точно знаю, как действует на меня ее присутствие.
Я спросил у Терезы, что она сама думает о Дженнифер. Пословам Терезы, она всегда находила Дженнифер привлекательной, милой, носовершенно неинтересной.
– Как ты считаешь, она очень несчастна? – мрачно спросил я.
– Да, Хью, я так считаю.
– Из-за меня?
– Нет, из-за себя самой.
– Она продолжает винить себя в той аварии и постоянноповторяет, что подобного никогда бы не случилось, если бы я не ехал на встречус ней. Но это же глупо!
– Да, пожалуй.
– Я не хочу, чтобы она себя этим изводила. Не хочу, чтобыона была несчастна.
– Полно, Хью, – возразила Тереза. – Оставь ей хотьчто-нибудь!
– Что ты имеешь в виду?
– Ей нравится быть несчастной. Неужели ты до сих пор этогоне понял?
Мышление моей невестки отличается холодной ясностью, чтонередко приводит меня в замешательство. Я сказал, что ее замечаниеотвратительно.
– Возможно, – задумчиво произнесла Тереза, – но теперьсказанное мною не имеет значения. Тебе не нужно больше убаюкивать себясказочками. Дженнифер всегда нравилось сидеть и вздыхать, как все у нее плохо.Она лелеяла эти мысли и взвинчивала себя. Однако если ей нравится так жить,почему она не должна этого делать? Знаешь, Хью, ведь мы не смогли бы жалетьчеловека, если он сам не испытывает жалости к самому себе. А жалость всегда былатвоей слабостью и мешала тебе видеть вещи в истинном свете.
Я испытал кратковременное удовлетворение, обозвав Терезукрайне неприятной женщиной, на что она ответила, что, вероятно, я прав.
– Тебе никогда никого не жаль! – продолжал я.
– Нет, почему же, в известном смысле, мне жаль Дженнифер.
– А меня?
– Не знаю, Хью.
– И тот факт, что я – искалеченная развалина, которойнезачем жить, тебя никоим образом не трогает?
– Я не знаю, жаль мне тебя или нет. Значит, ты просто долженначать жизнь сначала и построить ее в совершенно другом ключе. И это может бытьочень интересно.
Я объявил ее бесчеловечной, и она, улыбаясь, вышла изкомнаты.
Тереза мне очень помогла.
Глава 3
Вскоре мы переехали в Корнуолл.
Тереза как раз получила наследство от своей двоюроднойбабушки – дом в Корнуолле, в Сент-Лу. Лечивший меня врач настаивал на том,чтобы я уехал из Лондона. Мой родной брат Роберт – художник-пейзажист, «сизвращенным», по мнению большинства людей, видением природы, был мобилизован вовремя войны, как и большинство представителей его профессии, для службы всельском хозяйстве.
Так что все складывалось как нельзя лучше.
Тереза отправилась туда пораньше, чтобы подготовить дом кнашему приезду, а меня (после того как я успешно заполнил множество анкет)доставили туда в специальной карете «Скорой помощи».
– Ну как тут? – спросил я Терезу на следующее утро послеприезда.
Она уже успела во всем разобраться. Здесь, по ее словам,существует три отдельных мирка. Во-первых, старая, выросшая вокруг гаванирыбацкая деревня с домиками, крытыми шифером, с островерхими крышами, снадписями на фламандском, французском и английском языках; во-вторых,расположившийся за рыбацкой деревней современный туристический поселок: большиероскошные отели, тысячи маленьких бунгало и множество пансионов, где кипитбурная жизнь летом и замирает зимой. И наконец, в-третьих, замок Сент-Лу, гдеправит леди Сент-Лу, престарелая вдова лорда, – ядро иного уклада жизни,традиции которого извилистыми тропами и улочками тянутся к старинным домикам,приютившимся в долине подле древних церквей. «В сущности, это местная знать», –заключила свой рассказ Тереза.
– А куда мы относимся? – заинтересовался я.
Из рассуждений Терезы выходило, что мы относимся к местнойзнати, потому что Полнорт-хаус принадлежал ее двоюродной бабушке, мисс ЭмиТреджеллис, и он не был куплен, а перешел к ней, Терезе, по наследству, так чтомы «свои».
– Даже Роберт? – спросил я. – Несмотря на то, что онхудожник?
С ним, по признанию Терезы, труднее. В летние месяцы вСент-Лу слишком много художников.
– Но он мой муж, – величественно заявила Тереза, – и, крометого, его мать из бодминской знати.
Я спросил Терезу, чем мы здесь будем заниматься. Вернее, чемона собирается заняться. Что касается меня, то тут все было ясно: я всего лишьнаблюдатель.
Тереза, по ее словам, намеревалась участвовать во всем, чтопроисходит в Сент-Лу.
– А именно?
– В основном займусь политикой и садоводством.
Немного поработаю в «Женском институте»[1] и приму участие втаких делах, как чествование солдат, вернувшихся домой. Но главное политика! Вконце концов, вот-вот начнутся всеобщие выборы.
