ее прохладному стволу, и не свожу глаз с красивой головки Гулико. Косые лучи солнца играют в ее золотистых локонах, и кажется, что вот-вот волосы вспыхнут алым пламенем.
— Гулико! — вдруг вырывается у меня.
— Ну? — спрашивает она, не поднимая головы.
— Ничего.
— А все же?
— Пересядь, иначе волосы загорятся!
— Очень смешно! — говорит Гулико.
Гурам, словно ленивый кот, нехотя приоткрыл один глаз, потом извлек из кармана папироску и жестом попросил у меня спички. Я глазами показал на голову Гулико. Гурам медленно встал, подошел к Гулико, приложил папироску к ее огненным волосам и сильно затянулся.
— Не зажигается! — сказал Гурам, пожимая плечами.
— Хватит вам дурака валять! — рассердилась Гулико. — Не хотите заниматься — черт с вами! Я этот конспект знаю наизусть!
— Добрая наша, хорошая, красивая, умная Гулико, хватит нам просвещаться, пойдем погуляем! — взмолился Гурам.
— И ты так думаешь? — спросила меня Гулико.
— Давно уже, повелительница, да не смел признаться! — склонил я голову.
Гулико улыбнулась и закрыла тетрадь.
— Мама! — позвала она.
— Что, доченька? — выглянула в окно тетя Тамара.
— Мама, мальчики уходят. Я провожу их. Если задержусь, не беспокойся.
— Иди, дочка. А как с вашим конспектом? Неужто все выучили?
— Задайте любой вопрос! — напыжился Гурам.
— Скажешь тоже! Много я понимаю в ваших конспектах!
— Нехорошо, нехорошо, девушка. Осенью придете на повторный экзамен! —сказал наставительно Гурам.
Тетя Тамара улыбнулась.
— Мы пошли, мама!
С верхней площадки фуникулера ночной Тбилиси похож на опрокинутое, усеянное звездами небо. Все знакомые звезды и созвездия — там, внизу, под вами. Вот Большая и Малая Медведицы, вот Волопас, Весы, Водолей. Вот разлитое легким туманом, словно Млечный Путь, мерцание далеких огней. То и дело вспыхивают и гаснут, подобно кометам, автомобильные фары. Сам фуникулер похож на несущуюся в космосе нашу планету: всюду, куда ни кинешь взгляд, чернеет небо, сверкают мириады звезд. И кажется человеку, что не земля — он сам, сгусток живой, дышащей, мыслящей, мечтающей жизни, несется в неизведанные дали бескрайней вселенной, в вечном, бесконечном поиске радости, счастья, красоты, любви...
Я не знаю, о чем думает Гулико. Она стоит у края площадки, облокотившись о перила, и смотрит вниз, на Тбилиси. Мне безразлично, о чем думает Гурам, но Гулико... Мне хочется, чтобы она думала о том же, о чем и я. Боже мой, сколько раз я спрашивал ее об этом в надежде услышать желанный ответ!
Увы, мысли ее всегда оказывались далекими от моих. Вот теперь я думаю: если б Гурам вдруг вздумал уйти... «Останься», — скажет Гулико. Гурам все же уйдет. Тогда Гулико тоже захочет уйти. Я попрошу ее остаться. Она согласится... Тогда я скажу ей все! Скажу, что вот уже два года я люблю ее, что все время думаю о ней, что ома может не любить меня — для меня это ничего не значит... Но нет, я знаю, Гулико любит меня... Я думаю...
— Я пошел! — сказал вдруг Гурам и вздохнул. — Утром рано вставать, опять за керосином нужно идти...
— Погоди немного, вместе пойдем, — сказал я.
— Не могу.
— Не можешь — уходи. Мы останемся. Правда, Темо?
— Конечно! Какой смысл сейчас спускаться в город? Земля горит!
— Ладно. Я пошел. Пока!
— Пока.
— Утром зайдешь?
— Ладно.
Гурам ушел.
Я смотрю па Гулико, она — на Тбилиси. Я думаю о Гулико. О чем думает она? Спросить?
— Темо!
— Что, Гулико?
— О чем ты думаешь?
От неожиданности я растерялся:
— Ни о чем... О чем мне думать?.. А ты?
— Я? Я думаю о тебе, — сказала Гулико и улыбнулась.
— Вот сейчас, в эту минуту?
— Вот сейчас, в эту минуту!
— А еще о чем? — спросил я с замиранием сердца.
— Еще о себе.
— Еще?
— Больше ни о чем. Думая о тебе, я думаю и о себе. И все. На большее, видно, ума не хватает.
— Ты думаешь обо мне вообще или только сейчас?
— Вообще.
— Часто?
— Часто.
— Очень часто?
— Ну... не очень...
Гулико опустила голову и стала разглядывать свои тонкие прозрачные пальцы. Я испугался и замолчал, но Гулико заговорила сама.
— Я думаю о тебе, Темо... Иногда... И долго...
Я придвинулся к Гулико. Мой локоть коснулся ее локтя. Гулико вздрогнула, но не отодвинулась.
— Гулико!
Она взглянула мне в глаза долгим, пристальным взглядом.
— Гулико, что ты думаешь обо мне? — произнес я чуть слышно дрожащим голосом.
׳— Что и ты обо мне...
Сердце подступило к горлу, дыхание сперло. Я обнял Гулико. Она зажала мою руку между плечом и щекой, прильнула к ней головой и закрыла глаза.
— Гулико, знаешь, что я о тебе думаю? Сейчас все скажу...
Она отрицательно покачала головой. Но меня уже понесло, понесло, как сорвавшуюся с горы глыбу, которая долго лежала у самого обрыва, чудом удерживаясь, и, наконец, покатилась, покатилась с грохотом, сметая все на своем пути, вырывая кусты, ломая деревья.
— Летом я поеду на море... Нет, сперва в горы. Там овцы, пастухи... Потом на море. А может, в деревню поеду... Но море... Я люблю море, Гулико... Море и солнце. Солнце и море — это два чуда. Правда ведь? Конечно, правда. Я могу сидеть у морского берега, спиной к морю, и смотреть, как всходит солнце... Потом повернуться к морю и смотреть, как солнце садится в море... И так всю жизнь... Летом мы вместе поедем на море. Я положу голову на твои колени и весь день буду смотреть на тебя. Ты смотри на море, на солнце, но только не на меня. Я боюсь твоего взгляда, боюсь и радуюсь ему... Лучше уж я буду смотреть на тебя, а ты лишь иногда на меня? Да? Мы вместе поедем на море, правда, Гулико?
— Да, Темур, да, — прошептала Гулико и чуть приоткрыла глаза.
Я повернул ее лицом к себе, запустил руки в огненные ее волосы и привлек к себе. В глазах девушки сверкали слезы, сверкало огромное невысказанное счастье и еще какое-то незнакомое мне таинственное чувство, которого я всегда боялся. И чтобы перебороть этот необъяснимый страх, я прильнул к глазам Гулпко нежным, длинным поцелуем...
...Потом все стало на свои места. Там, внизу, по-прежнему
