— Да.
— Все понял?
— Нет.
— Что тебе непонятно?
— Вот это слово, написанное не нашими буквами: «А… Л… Т…».
— Алтын. Слово турецкое, в переводе на болгарский означает «золото»! — при этом дядя Геннадий посмотрел на меня так, словно его карманы были битком набиты этим благородным металлом. — Письмо это от моего дяди Христаки, умершего тридцать лет назад. Я нашел его только теперь, когда рылся в старом сундуке на мансарде. Оно валялось на дне. В то давнее время, еще до того, как я поселился в этом городе, мой дядя занимался кладоискательством. А раз я его единственный наследник, то по закону бумажка с его тайной принадлежит мне. Я нашел ее поздно, но лучше поздно, чем никогда, не правда ли?
Мимо нас прошли две незнакомые девочки. Настороженно посмотрев на нас, они свернули в аллею направо.
— Ты уверен, что эта записка — от твоего дяди? — спросил я после короткого молчания.
— А как же! — ответил дядя Геннадий.
— А почему он сам не выкопал сокровище?
— В тридцать восьмом году он уже был парализован. Такой человек не может копать, сам понимаешь.
Мой небритый собеседник устало вытянул ноги в старых бесформенных сандалиях. В октябре сандалий не носят, но это дело вкуса. Я незаметно покосился на его глаза. Они вглядывались вдаль, неведомо куда, и излучали особый металлический блеск.
— Александр! — сказал он, не отрывая взгляда от дали. — Ты читал о золотоискателях прежних времен?
— Да.
— Наверняка и фильм какой-нибудь видел?
— Видел. О золотой лихорадке в Америке. Назывался он так: «Большой удар Стенли Уоррена». Хочешь, расскажу?
— В другой раз, — сказал дядя Геннадий, пристально взглянув на меня.
Видимо, он надеялся меня загипнотизировать, но не добился успеха. На меня кто только ни смотрел — и учителя, и родители, и соседи, так что я человек закаленный. Только фокусник не пробовал навязать мне свою волю посредством внушения. Фокусники хитрые и всегда понимают заранее, когда их номер пройдет, а когда — нет.
Дядя Геннадий нагнулся, сорвал пожелтевшую травинку и принялся ее жевать. Когда осталась одна верхушка, он сказал:
— У всех этих тогдашних ротозеев было мозгов не больше, чем золотых монет у тебя в кармане! Представляешь себе, что это значит — долбить галереи в скалах, искать золотоносные жилы? Или промывать целые тонны песка из-за одной крупицы? А я, Александрик, в отличие от искателей самородного золота предпочитаю этот металл, переработанный в виде денег! И притом не одну-две монеты, а целые сундучки! Если бы хоть один из них ты попробовал поднять, у тебя шея захрустела бы!
— А если эта записка у тебя еще с лета, то почему до сих пор твоя шея не захрустела?
Дядя Геннадий быстро вскочил, одним махом нахлобучил кепку, сухо сказал «до свиданья» и пошел к выходу из сквера.
У меня тоже не было причин задерживаться здесь. Дома надо было проверить, написала ли мама мое сочинение по болгарскому. Ждало меня и задание по истории. Поэтому разумнее всего было встать с корявого корня, поправить узел пионерского галстука и…
— Дядя Генна-ди-и-ий!
Оказалось, что он недалеко и тут же подал голос из-за ограды:
— Оставь, оставь при себе. Я-то знаю наизусть…
Голос был дружелюбным. Этот признак доверия мне понравился. Хоть я его и подковырнул, но человек не перестал меня уважать. Может быть, отчасти благодаря дяде Владимиру… Я осмотрелся. В сквере не было никого. Даже продавщицы в ларьке не было. Я развернул письмо умершего и снова прочитал:
«Крепость Бейга. Четыре метра к северу от точки, где пересекаются диагонали, Altin. 26 июня 1938 г.».
Глава V. По всему городу разговоры
Я полагал, что интерес к трио «Тринидад» с течением времени уменьшится. Подумаешь, скачут на дрессированных лошадях по манежу цирка «Континенталь»! А были же и есть герои намного смелее во всех концах земли, но люди вспоминают о них только по праздникам да по годовщинам! «Любое чудо — на три дня», — сказал бы мой дедушка Санди, если бы узнал о моих переживаниях. Но три дня уже прошли, а дедушкина поговорка не спешила себя оправдать. Каждый вечер десятки девчонок и мальчишек из нашей школы водили своих родителей под брезентовый купол. И каждое утро те же девчонки и мальчишки толпились у дверей нашего класса, чтобы увидеть «негра», «индейца» и «плантатора». Некоторые были так воодушевлены, что смотрели программу дважды — и с мамами, и с тетями. Только мы с Крумом воздержались даже в ответ на предложения мам.
— Как, ты не хочешь пойти со мной в цирк? — спросила меня мама еще во вторник.
— Говорят, ничего интересного, — ответил я.
Она удивилась, но не стала настаивать.
Подобный разговор был и у Крума. Мы оба не хотели, чтобы капельдинер узнал нас, разоблачил и устыдил как: зайцев.
В школе разговоры не утихали. Чтобы быть свободными на переменах, все, за исключением Стефана Второгодника, стали выполнять домашние задания дома. Впрочем, он их не выполнял и на переменах, потому что ему безразлично, будет он учиться в следующем году или не будет.
— Саша, — сказала мне Пенка однажды утром, — я узнала, что цирковые артисты живут в гостинице «Мусала». У них в номерах телефоны! Семья иллюзиониста Дими Доса тоже там. Вместе с попугаем!
Я ответил так, как она заслуживала:
— Попросила бы этого Дими Доса удочерить тебя. Тогда ты станешь артисткой и перещеголяешь своей болтливостью самого мистера Попугайсона!
Вечером в среду меня разозлил дядя Геннадий. Мама послала меня за вермишелью, а он — гоп! — оказался рядом со мной в бакалее:
— Здравствуй, Александрик! Какая неожиданная встреча!
Я начал было сомневаться, так
