себя «способной домохозяйкой», но тогда это было чем-то вроде шутки, самоиронии, мол, вот дети вырастут – я всем покажу.
А показывать было уже нечего. Как объяснить другому человеку, что такое «не пишется»? Особенно если тот, другой, пишет очень много и ее слова считает признаком лени. Начала одну пьесу – не кончила. Начала другую – не кончила. Саша сел и дописал.
Марфинизм – хорошее слово. Согласно притче, в которой Иисус пришел в гости к одному иудею, где были две сестры: Марфа и Мария. Стал Иисус проповедовать, Мария села возле и внимала каждому слову, дабы не пропустить самое важное. А Марфа – все по хозяйству: бегает, подает, варит, жарит, разливает, пробует, солит… И конечно, самое главное мимо пролетело.
«Я типичная “марфинистка”», – решила Туся и дала себе слово начать внимать и, может, даже записывать все, что было сказано остроумного и серьезного.
Хватило ненадолго. Надо же было кому-то кормить гостей.
А если бы записывала, может, и все пошло бы по-другому.
Согласилась на работу в американском университете в штате Луизиана.
Ох и страшно было. Практически без языка. Не знала она английский, никогда не учила. Ей так и сказали – надо говорить только по-русски и преподавать русский. Татьяна решила ставить спектакли. Сочинять сценарии постановок – ну это как раз было легко.
Эти долгие одиннадцать зимних и весенних семестров были заполнены бешеной работой по преодолению себя.
Надо было делать все, чего она никогда не делала. Шутить, хохотать, показывать, взгромоздившись на преподавательский стол, как надо танцевать канкан. И, не мелочась, ставить Достоевского. Вообще решила ставить вещи, знакомые американцам по фильмам: «Дядя Ваня», «Братья Карамазовы», «Доктор Живаго».
Ходить в гости к американским коллегам и там, взмокнув, вести непринужденную беседу на неизвестном языке. Смотреть фильмы, не понимая ни слова, но правильно реагировать в правильных местах.
Скучала отчаянно. Но когда прилетала домой и Саша ее встречал, он был не похож на прежнего Сашу. Она тоже.
Надо было начинать с самого начала, но как?
Если бы она могла написать что-то очень сильное, честное, она бы могла спасти то, что было когда-то. Но «не писалось».
Состоялся тяжелый разговор. Саша психовал, кричал на нее, рвал какие-то бумаги. А ей зачем-то надо было узнать правду. Да не надо ее никогда узнавать. Не надо добиваться – все равно правды нет.
«Кто она? Кто она? Я хочу видеть ее лицо!» – прозвучал вдруг чей-то голос.
Она даже оглянулась. Она это слышала когда-то. Только в том спектакле у нее была другая роль. Там она была победителем. А здесь стала лузером.
А Саша – нервным идиотом.
– Я работаю как проклятый, – доносился его голос как сквозь вату, – я целыми днями вкалываю. Я перестал писать.
– Я тоже, – ввернула Таня.
– Мы перестали понимать друг друга. Нам не о чем говорить. Нам просто неинтересно.
– Глупость какая.
А ведь правда. Таня ничего не знала о его работе, о его проблемах. Когда-то на заре их общей жизни она ждала его домой с подробным, буквально поминутным рассказом – и обязательно позитивным. Душа не принимала никаких драм. Только хеппи-энды.
Потом хеппи-энды притихли. Быт задушил ее жизнь – ей рассказывать было не о чем. С яркими успешными творческими телевизионными женщинами не посоревнуешься.
Инстинкт подсказал – дело не чисто, кто-то есть. Начались подозрения, посыпались доказательства. Уходил с телефоном в другую комнату. Не сразу отвечал на обычные вопросы типа «где был», на Пасху ушел в туалет с мобилкой и, спуская воду, тихо, но четко сказал: «Христос воскресе!» Кому?
И наконец просто привез некую даму на дачу, где собирались гости по поводу Нового года. Официальная версия была – мы вместе работаем, готовим новую передачу.
Баба, естественно, ей не понравилась. Да что там может нравиться: отяжелевшая на дорогих харчах задница, претенциозный вид, неприятные пятки, утонувшие в поданных ей домашних тапочках. Кстати, у них не было привычки снимать со всех обувь. Но тут гостья сама сбросила свои полусапожки среднедорогого вида и заявила, что будет ходить в носках. Пришлось предложить гостевые тапки.
Фальшь была во всем – в сюсюкающем голосе, в преувеличенной вежливости, в псевдовосторгах по поводу их жалкой дачи – ну никак не олигархи!
Таня напряглась и утопила гостью в любви, стараясь быть искренней. Даже обняла эту суку, чтобы Саше было приятно.
Они удалились наверх в Сашин кабинет – работать.
– Кто это? – спросила Таню подруга, разгружавшая новогодние угощения из «Азбуки вкуса». – Противная какая!
– Ой, что ты, – залицемерила Туся, – это такой имидж, это от зажатости. На самом деле она простая и очень талантливая.
– Очень талантливая – ты, – грубо сказанула верная подруга, – а она в лучшем случае способная. Твое здоровье!
Выпила.
Наверху было тихо. Неужели целовались? Нет, Сашка же не дурак. Наконец спустились.
– Как? Вы уже? Ну куда же так торопиться, мы сейчас обедать будем.
– А у меня пост, – сообщила толстожопая, предъявляя для убедительности висящий на шее золотой крестик.
– А у нас картошка с грибами, – убила ее карту Таня и подумала: чего я ее уговариваю?!
Гостья запротестовала, очевидно, боясь, что грибы ядовитые.
В этот момент раздался звонок – звонили новые гости и просили встретить их у станции, у них сумки.
Подруга, опрокинув вторую рюмку, запротестовала:
– Я не могу, я выпила.
Саша обратил взор на гостью, натягивающую на свои пятки полусапожки.
– Конечно, конечно, – подтвердила она, – я могу, я только не знаю этих ваших гостей.
– Я с тобой поеду, – и Саша сдернул с вешалки куртку.
Они удалились. Подруга протянула Тусе рюмку коньяка:
– Давай!
Выпили.
– Слушай, кончай ты по своим Америкам шастать! Мужики как костры, их нельзя оставлять без присмотра.
Таня молча опрокинула рюмку.
– Это Франсуаза Саган сказала, – уточнила подруга.
Саша вернулся с новыми гостями. Мадам, отработав драйвером, не появилась.
Пока его не было, Таня поднялась в кабинет и увидела там на столе, очевидно, для видимости нацарапанные строчки – якобы сценария.
Ее поразил совершенно детский почерк – круглые буквы, аккуратно прописанные соединения между буквами. Была бы графолог, поняла бы хоть что-то, а пока увидела: дура и дура, а Сашка этот, как его, детофил. Ну мудак, точнее.
На второй день, когда уехали гости и они остались одни, Таня спросила Сашу:
– Ты меня любишь?
Саша затруднился с ответом:
– Ты понимаешь, – сказал он, – это сложный вопрос.
Дожили. Сложный вопрос.
– Ты ее любишь?
– Кого? – Саша аж захлебнулся: – Эту, да ты что?! Откуда ты взяла? С чего?
Он искренне возмущался, а Туся убеждалась в своей правоте.
Что с нами? Неужели это мы? Они смотрели друг на друга, не веря.
Карантин
Сейчас об этом смешно вспоминать. Все мысли о другом.
«Дорогие мои, мама и папа! Спустя столько лет захотелось вам написать. Писать больше некому. А поделиться всем, что с нами происходит, необходимо.
Люди совершенно добровольно заперлись дома. Закупили еды, пару раз сходили в аптеку, но выходить становилось все страшнее.
Потому что ковид никого не пожалеет. Это чума двадцать первого века, до которой мы дожили уже без вас.
Сегодня в нашем подъезде раздался звук дрели – ожила от спячки какая-то квартира. Было странно слышать эти забытые шумы, кто-то еще надеется на что-то, продолжая ремонт.
И снова тишина. Во всем мире.
Вы, конечно, именно этого не поймете – почему во всем мире. Но это так. Мир молчит. Весь этот круглый глобус перестал работать. Тишина.
Я, между прочим, уже пережила и тебя, мама, и тебя, папа. Я старше вас.
Наверное, и наш мир стал слишком старым и его кому-то надо было почистить.
Я пишу вам. Но я не знаю, как отправить вам это письмо.
Никто уже не получает газет и не посылает писем в конверте. А если какой-нибудь чудак и напишет, то это письмо будет идти целую вечность, можно не дожить.
Всё заменила электронная почта.
Зачем я пишу в ней вам – не знаю. Просто, когда я пишу, я ужасаюсь тому, что пишу, чувствуя вашими чувствами, читая вашими глазами.
А кто еще может понять нас, пожалеть нас, как не вы?
Я пишу, чтобы получить от вас оттуда поддержку.
Я знаю, увы, намного больше, чем знаете вы. Но никто сейчас во всем мире не знает, что нас всех ждет. И нас тревожит эта тайна.
Я вас очень люблю. Так же, как, наверно, любят меня мои дети.
Но что дальше – никто не знает.
Опускаю это письмо не в синий почтовый ящик, а в глубину памяти моего компа.
Пусть полежит. Когда-нибудь его кто-то найдет и всё разгадает».
Я
