рассевшись в круг, заводили свои заунывные причитания, предвещающие близкую беду кому-нибудь из аульчан, башни и сакли горцев наполнялись печалью. «О несчастный х,анех, сын минеха из рода синеха21, вот и к тебе постучалось горе. Вот и для тебя настал час прощания с этим прекрасным миром… И не стар совсем, и жизнью не насытился… И сыновей не женил, и дочерей не проводил… Не суждено тебе было видеть, как взрослеют твои чада… – рыдали алмасты, вновь и вновь повторяя свои зловещие пророчества, словно боясь, что их скорбная весть не дойдет до слуха обреченного. – О несчастные, беззащитные дети, как же вам теперь жить без заботливого кормильца, без его защиты?! Кто вас теперь призреет?! Зашатались стены вашей башни, обвалилась крыша вашей сакли… О Сегалла, разве заслужила ты вдовий наряд в твои цветущие годы?! Не услышать тебе больше теплого слова от любимого, не почувствовать на себе его ласковый взгляд. Ты – прекрасная Сегалла, верная жена и любящая мать – разве заслужила ты такую несправедливость всесильного Неба?! Разве заслужила печальную долю вдовы, которую до конца дней будут сопровождать только жалостливые взгляды?! О горе, о несчастье!..» Услышав из уст алмастов свое имя, человек в тот же день начинал готовиться предстать перед Селой. Отдавал последние распоряжения домочадцам, просил прощения у членов семьи, близких и знакомых, у всех, кого словом или делом, вольно или невольно мог обидеть… И через несколько дней бренное тело его занимало свое место рядом с иссохшими останками предков в печальном пристанище – родовом склепе…
А как же много было… Эх! Как же много было тех, кто раз и навсегда потерял голову от взгляда рыжеволосой лесной красавицы! Кто бродил по лесным чащам, лишенный рассудка муками души, не в силах забыть ее сияющий лик, ее манящий стан и умопомрачительные формы. Страстно мечтая еще раз, еще один единственный раз, увидеть девушку; еще раз бросить всего себя под обжигающий взгляд этих огромных похотливых глаз; еще раз нырнуть в глубокий, дурманящий поток между жизнью и смертью; и напоследок… последний раз в жизни… содрогнуться всем телом и испустить из этого тела дух, так и не найдя в себе сил высвободиться… Нет! Не то!.. не желая высвободиться из обволакивающей власти столь сладостного наслаждения!? А сколько было тех, кто блуждал от горы к горе, от чащи к чаще, словно учуявшие по весне самку майские жуки, опьяненные терпким запахом роскошной косы лесной девы22, обреченные вечно скитаться, не находя удовлетворения ни в чем другом!? И не было, друзья мои, не было человека, сумевшего излечиться от этого тяжкого недуга.
Сочная трава на редких просеках, напоенная досыта обильными дождями, согретая щедрым солнцем, обласканная теплым прозрачным воздухом, всегда была для уставшего охотника приятнее и мягче шкуры медведя, расстеленной у домашнего очага. Нежные к мирному гостю, словно материнская рука, и безжалостные к злодею, как месть кровника, древние кавказские леса во все времена оставались для нахов надежным пристанищем, а для врагов – неприступной крепостью. И потому дети Турпал Нохчо оберегали их, как родовой очаг, который должен гореть вечно…
Путники остановились у подножия священной горы. Молодой человек расседлал коней, стреножил их и отпустил на небольшую поляну с густой травой. Ташта жестом пригласил спутника следовать за ним и с непонятно откуда взявшейся суетливостью пошел вперед. Закинув за плечо переметную суму с вяленым мясом, сыром и ячменным хлебом, этими нехитрыми дорожными яствами горца, Муоца последовал за старцем.
Самый искусный следопыт не нашел бы в этом диком уголке нахских гор ни единого признака пребывания человека. Лес, не знавший топора, травы, не видавшие косы, валуны, не испытавшие силу молота, – все первозданно и естественно, чисто и безмятежно. Муоца был обучен знаменитыми охотниками и жрецами читать лес так же хорошо, как и лица людей. Но, как ни силился, он не смог зацепиться глазом за какую-нибудь примету, которая указывала бы направление, по которому следовало идти, будь то выступающий из-под земли камень, необычное дерево или же что-то рукотворное. Муоца никак не мог понять, как старец, который шел вперед довольно скорым для своих лет шагом, ориентируется в этом однообразном покое буйной растительности. Молодому человеку было хорошо известно – даже такой заслуженный к,онах, как Ташта, был редким гостем на этой горе. Ступать на Туш-Лам и беспокоить души покоящихся в ней предводителей нахов старейшинами народа дозволялось лишь в крайнем случае – если на страну надвигалось бедствие, подобное недавнему нашествию чужеземцев или же назревал раскол среди самих нахов и возникала необходимость посоветоваться с испытанной веками мудростью предков, сверить свои дела и помыслы с их нетленными заветами. Нет, Ташта определял маршрут не по каким-то внешним приметам – их просто не было. Его вело что-то другое… Муоца определил эту неведомую силу как таинственное, не всякому знакомое внутреннее чутье, связывающее благородную сущность старца с духом Туш-Лама…
Вскоре дошли до самой пещеры. Муоце понадобилось некоторое время, чтобы освободить вход от кустарника и огромных листьев папоротника. После долгих молитв Ташты, оба вошли внутрь.
Пещера была широкой, с высокими сводами. На одной ее стене висело разнообразное оружие, на противоположной – старинные боевые доспехи к,онахов и мехкарий. Хотя света поступало мало, в пещере было достаточно светло. Тяжело покачивающаяся сырая паутина и свисающие со свода пещеры летучие мыши свидетельствовали о том, что здесь давно уже никто не бывал. В глубине пещеры Муоца заметил плотно закрытую медную дверь. Ни ручки, ни какого-либо замка на двери не было.
Молодой человек, впервые попавший в святая святых нахов, в их духовную кладовую, чувствовал, что сегодня для него откроется какая-то великая тайна. Может даже быть, наступает самое главное событие в его судьбе, которое обнажит перед ним суть всех символов, окружающих жизнь наха от рождения и до самой смерти, вооружит его ум ключами от смыслов… и он, наконец, сможет понять замысел небес, предопределивших каждому человеку время и место его земной жизни; поймет свое предназначение – главный вопрос всех мыслящих людей во все времена! И как ни хотелось Муоце поскорее услышать откровения старца, все же он сознавал, что не должен торопить его своими вопросами. Все, что нужно, Ташта расскажет и без его расспросов. Разве не для этого он привел его на эту священную гору?
Муоца вышел из пещеры и вскоре вернулся с большой охапкой листьев лопуха. Тщательно протерев пыль с большого камня, напоминавшего скорее трон презревшего роскошь и уют сурового властителя, нежели место для отдыха, он
