залиты супом из утверждений, которые доходят нам уже до подбородка и грозят утопить? Я совершенно не хотела дойти до такого… К счастью, в этом море утверждений я нашла скалу, за которую могу зацепиться. И, как ни странно, эта твердь, которая остается у меня, в то время как все остальные осыпаются, – литература. Но чтобы понять, как это возможно, придется углубиться в семиологию.
Игра в Шерлока Холмса
Поначалу семиология была отраслью медицины, занимающейся признаками болезни. А с появлением Фердинанда де Соссюра в начале ХХ века она становится «изучением жизни признаков в лоне общественной жизни». А это очень широко, потому что признаки подает многое. Даже тело. Если бы я должна была объяснять семиотику группе студентов, то начала бы с этого. Я сказала бы им: тело можно читать, как повествование, и я называю это «игрой в Шерлока Холмса»[23]. Игра в Шерлока Холмса – это когда читаешь чужое тело как историю. Встань я перед вами – и вы могли бы прочесть на мне уйму всего, правда, не сформулировав этого сознательно.
Например… Вы увидели бы, что мои волосы коротко острижены и не очень тщательно причесаны. Я не выщипываю брови. Не крашусь. Из этого вы могли бы заключить, что меня не заботят те или иные критерии, определяющие «каноническую» женскую красоту. Пойди вы немного дальше, могли бы выдвинуть гипотезу, что я феминистка. И были бы правы.
Что еще? Вы бы, наверно, заметили, что я держусь не очень прямо и ростом выше среднего для женщин моего поколения. Из этого сочетания неуклюжести и долговязости вы могли бы сделать вывод, что я сама не знаю, как мне быть с моим большим телом, что в отрочестве оно слишком быстро росло и я до сих пор толком не умею двигаться. Еще вы могли бы заключить, что в том же отрочестве мне пришлось нелегко. Быть выше мальчиков непросто. Можете даже пожалеть меня, если хотите.
Но все это лишь базовые наблюдения. Чтобы по-настоящему поиграть в Шерлока Холмса, нужен острый взгляд, нужно всмотреться в меня внимательнее. Может быть, некоторые из вас заметят странную тень от моей шеи, всегда словно бы в форме ожерелья? Она говорит о том, что внизу моей шеи есть припухлость. Ну вот, и тогда вы думаете: заболевание щитовидной железы[24]. Заболевание щитовидной железы = чернобыльское облако – 1986-й, и – оп-ля! – теперь вы знаете год моего рождения.
Что еще? Рассмотрим теперь мои руки. Очень короткие ногти = я не играю на гитаре. Желтые пятна на большом и указательном = курильщица. Деформация сустава говорит о том, что я много пишу ручкой: это называют шишкой писателя. Но короткие ногти могут говорить и о том, что я много работаю на клавиатуре и стригу их, чтобы не слышать противного клацанья. Пишу ручкой + пишу на компьютере = я всю жизнь пишу, я писательница. Но я сказала вам это в первой фразе книги, так что для вас в этом нет ничего удивительного. Продолжим!
Что еще? В большинстве случаев, когда встречаешь кого-то, на нем слишком много одежды, чтобы играть корректно. Заметьте, можно читать и одежду, но это мы уже скатываемся к Ролану Барту, а я предпочитаю не отвлекаться. Представим себе, например, что мы встретились в таком месте, где все босиком. В хаммаме, на пляже или в обувном магазине, во время примерки сандалий. Что бросится вам в глаза? Конечно, мои пальцы на ногах. Да-да. Как минимум в трех местах на них можно различить шрамики, оставленные многократным прижиганием подошвенных бородавок. Надо было много подошвенных бородавок и много прижиганий азотом, чтобы оставить такие следы. И вы, конечно, делаете вывод: муниципальный бассейн. Браво, вы угадали. Я занималась плаванием десять лет, по пять-шесть часов в неделю. Но я поздравляю тех, кому пришло в голову присмотреться к ширине моих плеч: они уже догадались, что я давно бросила.
И раз уж я сняла обувь и носки, поговорим заодно и о моих лодыжках. Вы смотрите на них и думаете: «Ничего себе кусочек». Это классика. А теперь обратите внимание, что в описаниях красивых женщин в литературе – которые писали мужчины – неизменно упоминаются самые тонкие части их тела: хрупкие запястья, стройные лодыжки, лебединая шейка. Очевидно, потому, что женщин описывают частями, кусочками, если угодно, или дольками. Явление до того распространенное, что даже имеет название в литературе: это называется блазон – небольшое стихотворение, воспевающее частичку женского тела. Не счесть блазонов шевелюре, что неуди-вительно, но Морис Сэв написал и блазон брови, а Клеман Маро посвятил блазон соску, да-да, соску, и я не могу удержаться, чтобы не процитировать вам несколько строк: «Сосочек с кончиком румяным, / Себя ты держишь очень странно: / Совсем недвижно ты повис, / Не смотришь вверх, а только вниз. / Сосочек левый, милый мой малыш, / Туда-сюда? Тебе не угодишь. / Или печаль твоя тут виновата, / Что ты вдали от правого собрата?» И не забудем лучший из пассажей величайшего Маро: «Лишь взглянешь на тебя – и вот / Желанье неминуемо придет / Тебя погладить, ущипнуть, побаловаться… / Увы и ах! Приходится сдержаться»[25]. Если вы скрипнули зубами, это нормально: и впрямь немного смущает и в чем-то близко к Дональду Трампу: grab them by the pussy[26], хотя Маро все-таки вспоминает о приличиях – и, вероятно, разочарованно вздыхает – в конце, когда приходится «сдержаться». Но, возвращаясь к тонким частям тела, напомним – среди тысячи примеров, – что женщина у Бодлера имеет «изящные лодыжки», у Андре Бретона «спичечные запястья» и «лодыжки – сердцевинки бузины»[27], а у Эсмеральды Виктора Гюго все тоненькое и хрупкое, «осиное», говорят нам, ножка худенькая, а ступня маленькая (тоже, конечно, осиные).
Вы, разумеется, понимаете, что, читая это девчонкой, я не узнавала себя. Я была не из числа красивых женщин, и такие тексты ясно говорили мне об этом. Какая-то часть меня грустила, ужасно грустила, что изгнана с этого рынка красоты, даже не успев еще на него войти. Но другая часть уже возмущалась и твердила: «Отлично! Тем лучше!» Да мне совсем и не хотелось быть одной из женщин с параметрами сердцевинки бузины или спички, что вообще делать с этими тоненькими запястьями и изящными лодыжками? Сожмешь – сломаются, вот о чем это говорит, эти мужчины пускают слюни на женщин хрупких, как фарфоровые куклы, и, между прочим, это сказала не я, а Оноре де Бальзак: «Эстер была среднего роста, позволяющего обращать женщину как бы в игрушку, поднимать ее, класть, опять брать…»[28] (!) От страницы к странице я понимала, что воздвигнутая предшественниками вершина сексапильности мне
