двое детей, раскинув руки, играют, как будто они самолеты. Один восторженно кричит: «На взлет!» Потом, уже другим, обреченным тоном, словно смирившись с неизбежным, добавляет: «И в лепешку». Он бегает кругами, с упоением, всё быстрее и быстрее, повторяя этот неизменный закон.
В поезде до Парижа мужчина расспрашивает молодую женщину: «Сколько часов в неделю вы работаете?», «Во сколько начинаете?», «Отпуск можете брать, когда угодно?» Хочется оценить преимущества и неудобства профессии, материальную сторону жизни. Не из праздного любопытства, не для поддержания беседы: знать, как живут другие, чтобы понимать, как живешь ты сам — или мог бы жить.
Я снова видела молодого человека, который в прошлом году собирал тележки у «Франпри». Он пришел за покупками в тот же супермаркет, с женщиной. Из-под куртки у него торчал свитер, на бедре болтались блестящие цепочки. Женщина, указывая на полку с камамбером «Президент», громко спросила: «Тут „президент“, будем брать?» — «Думаешь, унесем?» — отозвался он. Женщина не засмеялась и продолжила изучать полки. Это был тот же парень, который стоял, прислонившись к стене, на парковке, но теперь он казался свободным и счастливым — с панковскими цепями, с женщиной. Тележку для покупок они не взяли.
Две женщины — вероятно, хозяйка лавки и сотрудница — разговаривали за кассой, пока покупатели выбирали мелочи для дома. «Она не может понять, почему он поздно приходит, она ведь учительница, а это не то же самое, что своей лавкой управлять. Она не понимает: у ее мужа нет расписания. Откуда ей знать, что такое бизнес».
«Ваша правда!» — восклицает хозяйка и повторяет еще громче: «Ваша правда!»; она выделяет слово «правда», но не противопоставляя его чему-то «ложному», а выражая свое изумление перед открытием, перед мыслью, которая не приходила в голову ей, хозяйке скобяной лавки, хотя ее подчиненная, как ни странно, дошла до нее вот так запросто.
Женский голос в репродукторе рассказывает об истории празднования 1 апреля. Потом объявляет акции дня: скидки на аудиотехнику и легкий алкоголь. Гипермаркет пытается просвещать покупателей — или показывает свою образовательную функцию, — а возможно, это просто маркетинговый ход, чтобы разбавить назойливую рекламу. Через несколько лет нас, вероятно, ждут киноэкраны, лекции по живописи и литературе посреди гипермаркетов, возможно, курсы по информатике. Интеллектуальный стриптиз.
Каждый вечер по радио сравнивают две песни: одна новая, другая постарее, иногда всего лишь прошлогодняя. Слушатели должны звонить и говорить, какая нравится им больше. Звонит обычно молодежь, чаще девушки. Ведущий принимает звонок, как он утверждает, «наугад», и спрашивает, какая песня победила. Выигрывает всегда более новая.
Вчера парикмахерша в салоне сказала: «Сейчас мода красивее, чем раньше, десять лет назад одевались просто уродливо».
Молодые идут точно в ногу с эпохой, верят в превосходство всего нового — красиво то, что «только-только появилось», — ведь иначе получится, что они не верят в самих себя, и тем более — в будущее.
Женщина гневно отчитывала почтовую служащую за ошибку при доставке письма. Под ее напором та встала в позу и отказывалась вникать в проблему, грубила в ответ. Совершенно естественно заявлять о причиненных неудобствах с тем чувством, которое они в нас и вызывают: точно так же мы говорим грустным тоном о чем-то печальном, весело о чем-то радостном и т. д. Непроизвольный спектакль, в котором форма совпадает с содержанием. Чтобы отделить тон, которым мы сообщаем о неприятности, от раздражения, вызванного в нас ею, необходимо усилие: взглянуть на ситуацию со стороны и понять, что собеседник не разделяет наших переживаний — он уловит лишь нашу агрессию и примет ее на свой счет. И напротив, вежливое обращение — пусть неискреннее и уж точно не означающее добрых чувств или интереса к почтовой служащей — поможет решить проблему.
Нашли двух детей, которых родители перестали кормить. Теле- и радиокомментаторы удивляются, почему врач не вмешался. Никто не говорит, не хочет говорить о том, что врач, пусть и неосознанно, осматривал детей бедняков не так внимательно, как детей из семьи среднего класса. Должно быть, он счел нормальной, естественной физическую и умственную отсталость этих детей из неблагополучной среды. Он пустил всё на самотек, да и родители поступили так, как вынуждают действовать нищета, необразованность и восемь детей: бесчувственно и безразлично к лишним ртам. И родители, и врач следовали естественному ходу вещей.
Перевернутая тележка в траве, далеко от торгового центра, как потерянная игрушка.
Середина августа, маленькая, румяная и свежая старушка в белых носочках и соломенной шляпке неподвижно стоит посреди торгового центра «Три фонтана» — возможно, потерялась. Вокруг нее — магазин спорттоваров, ювелирный «Мир колец», винный бутик «Николя».
В электричке какой-то пьяный в конце вагона, за моей спиной, громко повторяет: «Я ничего не боюсь. Когда совесть чиста, бояться нечего». Потом: «Я голосовал за Ле Пена[5]. Такой мужик, как Ле Пен, — он за арабов, за тех, кто работает. А кто химичит — тех на мыло!» Все утыкаются в газеты или смотрят в окно. Выходя в Нантере, я взглянула на этого мужчину — лет пятьдесят, в морской фуражке.
В гипермаркете «Леклер», пока хожу по рядам, вдруг слышу песню «Вояж, вояж». Думаю о том, можно ли сравнить мои чувства, мое удовольствие, страх, что она закончится, с сильнейшим впечатлением, которое произвели на меня некоторые книги, такие как «Прекрасное лето» Павезе или «Святилище» Фолкнера. Песня Desireless вызывает острое, почти мучительное чувство, неудовлетворенность, которую не насытить повторами (когда-то я слушала пластинку по три, пять, десять раз подряд, ожидая чего-то, что так и не наступало). Книга дает больше избавления, освобождает, утоляет желание. В песне желание никуда не девается (слова там почти не важны, только мелодия — так, к примеру, я понятия не имела, о чем поют The Platters и The Beatles). Нет ни мест, ни событий, ни людей — ты наедине с этим желанием. Но, быть может, именно благодаря этой прямолинейности и примитивности я могу, едва заслышав песню I’m Just Another Dancing Partner, разом вспомнить целый период своей жизни и ту девушку, которой я была тридцать лет назад. Тогда как всё богатство и красота «Прекрасного лета» или «В поисках утраченного времени», перечитанных по два-три раза, не в силах вернуть мне мою жизнь.
Одна парикмахерша возбужденно, в полный голос рассказывает другой, причесывающей клиентку в соседнем кресле: «Я сразу поняла. Говорю ей: у вас гниды, а она мне: да нет же, не может быть. Но,
